Конфликт, каким образом он развивался в последующие недели, проходил не столько между взбунтовавшимся народом и непризнаваемым им более правительством, сколько между организованными силами упорядоченного протеста и имеющимся разложением. Публичное пространство вдруг оказалось пустым, свободным полем: практические предложения по переносу экзаменов и либерализации условий поступления в университет боролись против странной абстракции двусторонних лозунгов («ЧЕМ БОЛЬШЕ ПОТРЕБЛЯЕШЬ, ТЕМ МЕНЬШЕ ЖИВЁШЬ»), которые в тот момент совсем не казались ни жуткими, ни абстрактными. Тщательно контролируемые ненасильственные марши превращались в потлач слезоточивого газа, дубинок и зажигательных бомб, с одной стороны, и булыжников, баррикад, горящих автомобилей и коктейлей Молотова, с другой: «…в уличную борьбу, достигавшую порой неистовства, где всякий полученный удар тут же отзывался ответным ударом, где завоёванный клочок пространства тут же отвоёвывался обратно». Однодневная всеобщая забастовка, организованная бюрократами подконтрольного компартии профсоюза (предлогом стал протест против полицейской жестокости, мотивом — увеличение зарплаты) переросла в нескончаемую всеобщую и несогласованную забастовку десяти миллионов людей — против чего? Рабочие, захватившие свои фабрики и заварившие входные двери, действовали не в знак солидарности с бунтовщиками Парижа; как и парижане, они воспринимали обрушение власти как возможность самостоятельных действий. Поразительным образом, нельзя было подобрать слова для описания всем понятных поступков. Везде ощущалось лишь общественное счастье: радость обнаружения того, для какой драмы это место действия, радость его создания.
14 мая Enragés и СИ объединились. Рене Ризель был избран в Комитет по оккупации Сорбонны, который по его настоянию был сформирован как революционный совет: непрерывное собрание, открытое для всех, где каждый делегат ежедневно мог быть переизбран или заменён. Некоторые ораторы высказывались за гуманизацию педагогических органов, Ризель, ещё подросток, призывал к упразднению университета, товаров потребления, классовой системы, наёмного труда, «спектакля», «выживания», к «подавлению искусства» и его «реализации», к экспроприации всей собственности и власти, к восстановлению федерации автономных советов, ответственных только перед собой. Действуя от имени собрания, Enragés и СИ начали налаживать связь с захваченными фабриками, издавать листовки и рассылать телеграммы:
ПОЛИТБЮРО КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СССР КРЕМЛЬ МОСКВА ⁄ ТРЕПЕЩИТЕ БЮРОКРАТЫ ТЧК МЕЖДУНАРОДНАЯ ВЛАСТЬ РАБОЧИХ СОВЕТОВ СКОРО СОТРЁТ ВАС С ЛИЦА ЗЕМЛИ ТЧК ЧЕЛОВЕЧЕСТВО НЕ БУДЕТ СЧАСТЛИВО ПОКА ПОСЛЕДНИЙ БЮРОКРАТ НЕ БУДЕТ ПОВЕШЕН НА КИШКАХ ПОСЛЕДНЕГО КАПИТАЛИСТА ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОРЬБА МАТРОСОВ КРОНШТАДТА И МАХНОВЦЕВ ПРОТИВ ТРОЦКОГО И ЛЕНИНА ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВОССТАНИЕ СОВЕТОВ В БУДАПЕШТЕ 1956 ГОДА ТЧК ДОЛОЙ ГОСУДАРСТВО ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ МАРКСИЗМ ТЧК КОМИТЕТ ОККУПАЦИИ АВТОНОМНОЙ И НАРОДНОЙ СОРБОННЫ88
В тот же день, 17 мая, они вышли из Комитета по оккупации, осудив его нерешительность и фракционность, наряду с сорока другими людьми, дюжина Enragés и ситуационистов образовали Совет по поддержке оккупаций и до 15 июня распространяли сотни тысяч копий своих постеров, манифестов и комиксов по всей стране, переводили их на полдюжины других языков по всему миру «То, что уже сделано нами во Франции — писал Совет 30 мая, — витает в воздухе по всей Европе и скоро начнёт угрожать всем господствующим классам в мире, от пекинских и московских бюрократов до миллиардеров из Вашингтона и Токио. Подобно тому