Следы помады. Тайная история XX века

Это была постановка заново другого арт-проекта — которым, помимо изысканной и абсолютистской теории, помимо долгого и вдохновенного спора с историей, являлся ситуационистский проект. Если спектакль являлся плохим искусством, то конструирование ситуаций являлось хорошим. «Следует увеличить число субъектов и объектов поэзии, — писал Дебор в 1957 году, когда ЛИ растворил себя в СИ, — также нам предстоит устроить игры, чтобы поэтические субъекты могли играть с новыми поэтическими объектами. Вот вся наша программа…»⁶ — таковой вся она и была.

В “Internationale situationniste” жизненные факты помещались в поэтические размеры, в которых они могли быть увидены по-другому, переиначены другим человеком, каждым; в мае 1968 года показалось, что такая игра началась. Если ты присматривался, то можно было увидеть, что это происходит: всякий жест был продолжен, каждая улица была перерисована, каждое здание сносилось и перестраивалось, каждое слово становилось частью нового языка. Но ведь всё это произошло и с панком.

Слушая

Слушая “Anarchy in the U.K.” годы назад, всё, что я хотел понять: почему эта песня так сильно действует. Теперь у меня есть предположение.

В моём описании того, что у Макларена и Рида получилось сотворить из старого ситуационистского проекта — в 1975 году являвшегося не дошедшими до адресата письмами из мифических времён, — Джонни Роттен выступает глашатаем, я же предпочитаю думать о нём как о медиуме. Когда он стоял на сцене, раскрыв рот и вытаращив глаза на толпу, разные люди, которые никогда раньше не встречались, которые встречались, но не были друг с другом по-настоящему знакомы, которые никогда не слышали друг о друге, как и Джонни Роттен никогда не слыхал о большинстве из них, — они начинали разговаривать между собой, и он слышал издаваемый ими шум. Неведомая традиция давних заявлений, стихов и событий, тайная история древних желаний и поражений сосредоточились в голосе Джонни Роттена — и оттого, что этой традиции недоставало культурного одобрения и политической легитимности, оттого, что эта история содержала в себе только неоконченные, неудовлетворительные сюжеты, она обладала огромной силой.

Все требования, предъявленные дада к искусству, Мишелем Муром к Богу, требования ЛИ и СИ к их времени возродились в качестве требований к символической среде поп-музыки — требований, у которых прорезался неслыханный ранее голос. И оттого, что эти требования были абсолютно несоразмерны критике, на которую должна была согласиться поп-среда, — критике, превращающей развлечение в отчуждение, а искусство в иерархическую экспроприацию, — эта среда взорвалась. Оттого, что эта среда охватывала и поп-культуру в целом, неясные и магические происшествия и идеи подхватывались бесчисленным количеством обычных людей, и эти события и идеи породили код, который эти люди не подозревали, что расшифровывают, код, который расшифровывал их.

Дебор, Хюльзенбек, Балль, Вольман, Щеглов, Мур, Коппе и многие другие, дравшиеся за микрофон Джонни Роттена, наводнили поп-рынок желаниями, которые тот не был приспособлен исполнить. Обычные рок-н-ролльные желания наделать шуму, выйти вперёд, «возвестить о себе» превратились в осознанное желание творить свою собственную историю или упразднить историю, уготованную для тебя заранее. Ситуационисты были уверены, что эта лазейка может увести людей дальше от рынка, но случилось не это — наоборот, скорее люди проникли в рынок ещё дальше и результатом стал полнейшая кутерьма. Переделанная как панк, поп-среда вернула дар, о получении которого даже не подозревала, — вернула с лишком, сотворив такие произведения искусства, на которые никогда не были способны ни дада, ни ЛИ, ни СИ. Вот и их дар тоже не соответствовал дару, полученному в ответ, потому что в традиции ЛИ и СИ искусство никогда не было целью, но «лишь поводом», «методом» поиска специфического «ритма, скрытого образа этого времени»… поиска «возможности его растормошить». Всегда оставаясь внутри поп-среды, фабрики символов, панк был лишь искусством — и так же, как язык, мысль или поступки, он был проглочен ведущими, начавшими игру. По сравнению с требованиями, провозглашёнными его предшественниками, панк был пустяковой рефлексией; по сравнению с записями Sex Pistols и их последователей, наследие дада, ЛИ и СИ кажется набросками панк-песен; в общем, это история о желании, вышедшем за пределы искусства и вернувшемся в него, клубное событие, пожелавшее стать общемировым, на мгновение ставшее, а затем переместившееся в очередной ночной клуб. В этом смысле панк претворил в жизнь проекты, стоявшие у его истоков, и до конца осуществил их возможности.