— Видишь, какая погода? — сказал Ахмед. — Или хочешь опять в пещере сидеть, как шакал? Никуда мы не пойдем. Живи у меня.
Зеетцен не жалел об этой вынужденной остановке. Наконец-то он получил возможность познакомиться с бытом и нравами бедуинов, которых так боялся прежде.
У Ахмеда красивая жена по имени Фудда, что значит "серебро", сын и три дочери. Фудда зимой и летом носит одну и ту же длинную голубую рубашку, подпоясанную шпуром, и только в сильный дождь, когда выходит за водой или за топливом, накидывает на себя абайю. Голова у нее всегда покрыта голубым платком. Сын Ахмеда и Фудды, Мухаммед, ходит в лохмотьях, почти голый, все время проводит на пастбище с двумя верблюдами Ахмеда. Девочек одевают куда тщательнее — невесты растут! Фудда целый день хлопочет по хозяйству — мелет зерно, разводит огонь, печет хлеб, таскает воду, кормит животных, а Ахмед никогда не помогает, хотя и трогательно ласков с нею.
Зеетцен обратил внимание на то, что у большинства бедуинов больные глаза. Для этого здесь немало причин — повсеместная грязь, дым, застилающий шатры, ветры, продувающие все вокруг. Распространена здесь и еще одна болезнь — гноящиеся язвы на коже, причем только у негров. Ни у одного араба Зеетцен этого кожного заболевания не обнаружил.
Бедуины ходили босиком, а вокруг — скалы, камни да колючий кустарник. Поэтому Зеетцену приходилось часто наблюдать, как бедуины вытаскивают занозы из подошв. Проделывалась эта операция с завидной ловкостью.
Встречались случаи лихорадки. Зеетцен попробовал было полечить некоторых, но, как он записал у себя в дневнике, они больше доверяют природе, которую не без основания считают своей матерью и кормилицей. Все медицинские советы они тотчас же забывают и не исполняют ни одного из его предписаний. Но поговорить о болезнях любят, то ли из праздного любопытства, то ли чтобы, поддержать беседу. Ведь и в наше время, дорогой читатель, многие очень любят поговорить о болезнях, своих и чужих, особенно если нет других тем для разговора. Однажды Зеетцену после такой явно бессмысленной беседы стали совать деньги, он не хотел их брать, но вовремя догадался, что его приняли за бедного дервиша, да к тому же Ахмед ему весело подмигнул — бери, коли дают!
Впрочем, ученость европейца имела и другую сторону: внезапно все решили, что он кладоискатель и колдун. Даже Ахмед стал подозрительно поглядывать на него.
— А знаешь, говорят, будто ты можешь превратиться в невидимку. Мы глядим на тебя — есть франк, и вдруг — нет франка, пусто!
— А зачем это мне? — удивился Зеетцен.
— Как зачем? Осмотришь берег моря — исчезнешь, и платить не надо.
Зеетцен рассмеялся:
— Так ведь этого даже пророк Мухаммед не умел делать. Да и грех: Аллах накажет.
— А тебе-то что? Ты — франк. Может, ваш бог такое разрешает, — не унимался Ахмед.
— Ты же шейх, неужели ты можешь верить в подобные бредни? — разозлился Зеетцен.
Это возымело действие. Ахмеду стало неловко, он явно хотел выглядеть мудрым шейхом.
— Я пошутил, — смущенно сказал он. — Ты мой друг, ты мой гость, ничего не бойся.
Однако открыто вести путевой дневник Зеетцен боялся. Бумага и карандаш произвели бы здесь впечатление безусловного волшебства, а от всего волшебного бедуины всегда ждали неприятностей. Поэтому Зеетцен предпочитал перед сном уходить за шатер и при лунном свете быстро делать необходимые записи. Он даже бумагу разрезал на маленькие кусочки — в одну двадцатьчетвертую листа, чтобы можно было незаметно держать в руке и легко спрятать.
В племени никто не умеет ни читать, ни писать. Поэтому знают все из рассказов, по слухам. Приезжих тут не бывает. Даже браки они совершают лишь внутри своего племени или с соседними — бени адван и бени эль-белка. Например, брат Фудды выменял ее в свое время на сестру Ахмеда, так что образовался большой семейный клан. Корней племени не знает никто, и самое большее, о ком могут рассказать, — это об отце или дяде.
Местные бедуины, отметил Зеетцен, мало религиозны. Редко кого можно увидеть за молитвой в положенный час. Иногда Зеетцен слышал, как Ахмед, не прекращая ходьбы или не отрываясь от дела, небрежно бормотал слова молитвы, но ни о каких коленопреклонениях не было и речи. Никто не соблюдал и пятницу как день отдыха и общественной молитвы.
14 января Зеетцен категорически заявил Ахмеду, что пора выступать в дорогу. Тогда Ахмед признался ему, почему он все время оттягивал поездку. Дело в том, что на восточном берегу Мертвого моря, около Эль-Карака, кочует племя бени хаджайя, с которым у бени хатем кровная вражда. Когда в 1799 году большинство местных мужчин ушли, чтобы сражаться с французскими войсками генерала Бонапарта, вторгшимися в Сирию и Палестину, и дома остались одни женщины, бедуины из племени бени хаджайя напали на монастырь Мар Саба и разграбили его. Бени хатем считали себя защитниками монастыря и объявили месть бени хаджайя. Негры убили многих, не щадя ни женщин, ни детей.