Слепая бабочка

Потом все ушли, и стало тихо. Арлетта распутала ноги и свернулась в комок, прижалась лбом к прохладной стене. От этого голове было легче. Осторожненько били. Вот ежели она не та девка, что заказывали, тогда другой разговор пойдёт, и бить будут иначе. А ежели та… Заказать её мог только Бернард со товарищи. Тоже будут бить и убьют не сразу. Жаль, яда нет. Аспиду про яд она наврала. Денег, чтоб купить что-нибудь этакое, действующее быстро и мягко, у неё не было, а травиться простой крысиной отравой больно и гадко. Ну и пусть. Арлетта застыла, признавая полное поражение. Ничего уже не будет, ни хорошего, ни плохого, вообще ничего. Когда она это поняла, даже легче стало. Всю жизнь она билась, сначала ради Бенедикта, потом зачем-то спасая этих детей, которые ей даром не нужны. Работа, работа и ещё раз работа. И всё без толку. Ни дома, ни денег. Бенедикту не помогла, детей не спасла. Фердинанд мёртв, Фиделио убили.

«Ведь я так старалась, – сказала она неизвестно кому, – всё делала, всё и даже больше. Много, много лет. Через себя, через не могу, через силу».

Мало старалась, девочка-неудача.

Думала, что сражается и побеждает, а оказалось, что она всего лишь, как слепая ночная бабочка, бьётся о стекло. Силы у таких бабочек кончаются очень быстро. Вот и у неё закончились. Бабочки обречены, потому что они слабые, а стекло твёрдое. Что ни делай, как ни бейся, конец один. Тёмная яма. Сиди и знай, что помощи не будет. Ни от кого.

Возникла вялая мысль насчёт побега, но Арлетта даже не шевельнулась. Всё бесполезно. Всё уже решено. Шпильманы мы, нам ли бояться смерти. Пусть смерть нас боится. Канатная плясунья криво усмехнулась. Никто не боится бабочек. Они разбиваются, сгорают в огне, или их сжирает кто-нибудь посильнее.

– Я отдохну, – прошептала она, – теперь ведь можно?

Но, должно быть, и этого было нельзя. Отдых вышел какой-то муторный. Голова болела, ныла спина, крутило болью правую руку, похоже сломанную. За стеной снова ходили, бормотали что-то. Лязгнула дверь, кто-то рявкнул «не вздумай сдохнуть». Стукнуло легонько, плеснула вода. Но пить Арлетта не стала. Тошно было. Да и зачем?

Кто-то плакал. Скулил нудно и непрерывно, явно ни на что не надеясь. Лель?

– Заткнись, – сказал другой голос, – всё равно не поможет.

Эжен? Нет. Эжен бы утешал… А тут раздался звук затрещины. Плач оборвался. Теперь слышались только редкие всхлипы.

– Ты как подвернулся?

– О-отчим продал, – прошептал наплаканный голосок, – мамка полгода как померла, а он… он…

– Угу. Понял. Не смей реветь, а то снова вдарю. Достал уже.

– А ты как?

– Каком кверху. Мамка к бабке послала. Ну я и пошёл. Только не дошёл, чтоб их всех…

Помолчали.

– Хлебца бы, – протянул младший.

– Ага, щас. Придёт Чёрный человек, и всё тебе будет. Хлебушек, пирожное с кремом, марципаны с цукатами.

– Чего-чего? Чего такое марцапаны?

– Не знаю. Может, вкусное, а может, гадость такая, что и в рот не возьмёшь.

– Еда гадостью не бывает.

Снова помолчали. Обсуждать тут было нечего. Еда есть еда.

– А, – не выдержал младший, который очень старался не плакать, – а этот Чёрный человек… Зачем мы ему?

– Зачем колдуну невинные дети? Кровь будет пить, или в жертву приносить, или колдовство какое испытывать. Кто их, колдунов, знает. Только я живым не дамся.

– Тебе хорошо. Ты вон какой здоровый. А у меня во…

– Хм. Где ногу покалечил?

– Нигде. Родился такой.

– М-да. Плохи твои дела. Говорят, Чёрный человек таких больше всего ценит. Калечных всяких, уродливых. Во, вот как эта.

– Знаешь чего… она… наверное, она уже мёртвая. Совсем.

– Не… Дышит. Значит, живая.

«Мёртвая, – подумала Арлетта, – скорей бы уж».

Совсем умереть опять не получилось. За дверью зашумели, затопали, рядом кто-то заверещал, вырываясь, а потом раздался голос, странный, прерывистый, будто говорили, превозмогая сильную боль, тихо, сквозь зубы, с шипением на болезненном выдохе.

– Этого беру.

– Ы-ы-ы-ы!

– Замолкни. А это… Опять! Я же предупреждал.

– А чё такое. По улице шлялся.

«Аспид, – узнала Арлетта, – конечно, и в этом замазан».

– Я не шлялся! Я к бабке шёл! – загундосил бесстрашный липовецкий пацан.

– Во-от. Бабка. А ещё у него мамка, три брата и отец в море. Какую букву в слове «сирота» вы не понимаете?

– Я не сирота!

– На нем не написано, – попытался возмутиться Аспид.

– Спросить надо было. Язык на то и дан. Хочешь без него остаться?

Аспид, похоже, устрашился и потому ничего не ответил.

– Этого отведите, где взяли. А этого забираю. Вот, получите. В расчёте?

– Прибавить надо. Дешевеют деньги-то.

– Перебьёшься.

– Погодь, не гони. У меня тут ещё кое-что есть. Она не она, не знаю, но по приметам подходит.

Лязгнула дверь. Арлетту схватили за плечи, добавив к общей боли ещё малую толику, и потащили. Дотащив же до места, попытались поставить ровно. Стоять Арлетта не смогла, должно быть, ноги и спина мёртвой куклы для этого уже не годились. Аспид отпустил руки, и она упала. Упала в волну яркого, слепящего света и с радостью подумала: вот и всё. Стекло лопнуло, бабочка сгорела.

Глава 14