Слезы Чёрной речки

Однако среди старателей находился тот, кто знал нечто большее, кто владел некоторыми фактами, считался старшим, кто имел свое веское слово, кого беспрекословно слушались и кому подчинялись все золотари, включая управляющего прииском Михалыча, кто был мудр в своих решениях и справедлив в действиях.

Семеныч сидел у входа в барак на своем излюбленном месте, на небольшой кедровой чурке, заменяющей стул. Молча вслушиваясь в переговоры мужиков, Рось неторопливо потягивал из своей берестяной кружки терпкий смородиновый чай. Иногда он внимательно смотрел на говорившего и шумно вздыхал. Когда чай закончился, Рось медленно поднялся, подошел к двери, открыл ее и выплеснул на улицу распаренные листья смородины. Затем, вернувшись, поставил кружку на стол и, с тяжелым вздохом присев обратно на чурку, испытывая терпение мужиков, полез в карман за табаком.

— Семеныч! Ну а что скажешь ты? — раздался из угла барака голос Гришки Сохатого.

— О чем говорить? — неторопливо насыпая на бумажку табак, спросил Рось.

— Как о чем?! Как ты думаешь, брали парни золото или нет?

— Брали парни золото или нет — я не ведаю. Заходили в склад или нет — не видел. А вот то, что они могли украсть золото, меня берут сомнения. Они никак не могли взять то, что они не клали.

Рось глубоко затянулся дымом, как бы настраивая старателей на разговор, посмотрел на сидящих и начал говорить:

— В то утро я встал, когда солнце уже показалось над перевалом. Наверное, выпил лишнего. Но все равно оказалось, что я проснулся первым, так как весь прииск еще спал. Вышел, значит, я на улицу из барака, стал костер заправлять, захотелось чайку испить. Хоть и голова чумная, а костер запалил, взял котелок и пошел на реку за водой. Иду, значит, случаем глянул в сторону склада, а там что-то на елке белеет. Стало, значит, мне интересно. Кликнул

Тимоху, думал, не спит. Никто не откликается. Встревожился я, пошел к складу. Иду рядом с тропинкой, по траве. С вечера гроза была, на тропинке грязь, скользко. Иду я и сразу приметил, что до меня уже здесь кто-то ходил, на траве вода сбита. Подошел к складу — на елке кальсоны висят, а у склада под навесом Тимоха храпит. Видно, над Тимохой кто-то шутку сыграл: кальсоны снял и на елку штыком приколол. Смех меня разобрал. Однако думаю, кто же это такое мог сотворить? Вокруг следов нет. А вода с травы сбита. Кто-то ходил рядом с тропками: от реки след, от барака и от землянки Михалыча. Сам себе думаю, может, Михалыч шутку сыграл? И еще одно приметил. У склада посередь полянки окурок валяется. Кто-то покурил и папироску бросил на вид. Но Тимоха папиросы не куприт, у него табак. И бросить на глаза он ее не мог, хоть и пьяный был, потому как на посту курить нельзя. Да и если он курил, то никак не бросил бы окурок на землю. Он окурки в баночку складывал, а баночка под елкой, в корнях присыпана. Решил я Тимоху уберечь от Михалыча. Поднял окурок — а он сухой. Видно, его кто-то уже после дождя бросил, может быть, уже утром. И еще... я в этом окурке кое-что приметил, но об этом чуть позже скажу.

— Говори сейчас, не томи, — нетерпеливо потребовал кто-то из мужиков.

— Не сучи ногами, придет момент — скажет, — грозно рявкнул на мужика Сохатый и уже спокойно добавил: — Говори, Семеныч, дальше.

На какое-то время Рось замолчал, закрыл глаза, как будто припоминая подробности, еще раз затянулся и, выдохнув клубы сизого дыма, продолжил: