Слезы Чёрной речки

— Ну, так вот. Прибрал я окурок, а заодно решил и Тимоху от Михалыча уберечь. Хотел разбудить, но тут, как на беду, и сам Михалыч бежит. Увидел, что Тимоха храпит, разозлился до невозможности. Стал так кричать, что побудил не только Тимоху, но и весь прииск. Сбежались все. А как увидели кальсоны, так в хохот. Сам Михалыч, как гусь, гоготал, видно, доволен был неимоверно. Спросил у меня, не я ли кальсоны к елке приколол. А я-то и не ведаю. Стали допытываться, кто такое мог сотворить. Но никто ни сном ни духом не знал. Тогда Кузьмич припомнил про Андрюху с Лехой. Но спросить не у кого, парни в тайгу ушли. Михалыч записку из своей землянки принес. Тогда на том и порешили, что Тимохины кальсоны Андрюха приколол. Но дело не в этом. Кузьмич решил проверить, взял али нет Андрей со склада ружье. Склад открыл и стал ругаться, да так, что косогоры ходуном заходили. Все знают, что Кузьмич чистоплюй, недаром бывший хлотский! Туалет на прииске соорудил, а в туалете хлоркой брызжет! Это в тайге-то? Ну да это ничего, туалет — дело хорошее. И в складе у него чистота и порядок! Даже пол под стружок взят. Пыль протирает по четыре раза в день. При этом «поет», что на крейсере малая приборка — четыре раза в день. И вот на тебе: в складе грязи — как в свинарнике! Кто-то наследил. А кто, как не Андрей? Он был в складе, и ружжа нет, взял и записку оставил. Значит, он и был, так все и подумали. Но тут меня сомнение взяло: как так Андрейка мог наследить, если под порогом тряпка лежит? Он-то прекрасно знал, что надо ноги вытирать. Любопытства ради решил я глянуть, какая в складе грязь. Посмотрел из двери и удивился: грязь-то не размазанная, как от следов, а кусочками, спрессованная, как заячьи кукошки. И что интересно, по всему складу раскидана, будто кто специально ее, как горох, сеял. А мне так сразу показалось, что человек от стены к стене метался. Просмотрел я по грязи, куда подход. Вижу, к полкам подходил. Глянул на полку — еще больше удивился. Вот ты, Сохатый, почитай, всю жизнь в тайге. И золото моешь, и зверя бьешь, а иногда и самого соболя в обмет берешь. Ты все законы и привычки тайги знаешь. Встань-ка на ноги. А вот теперь возьми котелок и положь его на стол.

Сохатый положил котелок и вопросительно посмотрел на старожила.

— Во! — удовлетворенно воскликнул Рось и приподнял вверх указательный палец. — Посмотрите все, как он положил. Вверх дном! Почему ты так положил?

— Ну... От мышей... Чтобы грязь не попадала... — все еще недоумевая, к чему клонит Семеныч, промямлил Гришка.

— Вот и я про то же говорю. Человек тайги всегда ложит или вешает посуду только так — вверх дном! Когда я глянул на полку — в жар бросило! На полке ведерко стояло. Но стояло не так, как его оставляют все охотники и люди тайги — вверх дном, а наоборот. Спрашиваю: что же это ты, Кузьмич, с каких пор мышиный помет собираешь? Он увидел это безобразие и еще больше орать стал. Оказывается, что так ведерко оставил не он. Стали грешить на Андрея. А меня опять сомнение взяло. Думаю: как так, Андрей — человек тайги и мог поставить ведерко безобразным образом? И вообще зачем он его брал в руки? Нехорошо как-то за парня сделалось, совестно. К этому времени все разошлись по работам, а я в тот вечер на солонец засобирался. И надо же такому случиться: через день мы с Андреем в тайге встретились. Я марала на солонце подстрелил, а он на выстрел пришел. С ним был сотоварищ. Опять же ты, Гришка! Помнишь ли, как в ночь гулянки на берегу речки едва мужика не придушил?

Стараясь казаться удивленным, Сохатый вскинул брови, но под проницательным взглядом Семеныча потупил глаза и опустил голову:

— Как же! Помню... Кое-что...

— Так вот. Того мужика Иваном зовут, — продолжил Семеныч. — Друг мой. С детства. Но разговор не об этом.

Рось замолчал и потянулся рукой в карман. Кто-то из старателей в нетерпении протянул ему готовую, только что свернутую цибалку:

— Ну, кури! Да не тяни душу, говори побыстрее.

— А ты не торопи. Скоро только глухарь капалуху топчет. А разговор должен быть основательным, по порядку, — спокойно сказал Семеныч и неторопливо прикурил от зажженной кем-то керосиновой лампы.

— Так вот я и говорю, — продолжил старожил. — Повстречался я в тайге с Андрейкой. Разговорились у костерка. Я спросил у него, не он ли приколол Тимохе мужскую доблесть. Он согласился, сказал, что было дело. Но и сказал, что в этом деле он участвовал один. Один — это значит без Лехи. Я более ничего не спрашивал, но сам для себя заметил две вещи. Первое — это то, во что был обут Андрейка. А на ногах у него были бродни, такие же, как и у любого старателя.