Слезы небес

Он даже взял мое имя. Он сказал «да», когда я сказал «нет». Я знал, что я в вечном, неоплатном долгу перед ним за то, как я с ним поступил, но… по причинам, которые я никогда не понимал, Джозеф так и не разоблачил меня. – Он посмотрел на меня и лишь покачал головой. – В течение сорока с лишним лет он ни разу не рассказывал историю, которую я, будь на его месте, рассказал бы тысячу раз. И в течение сорока с лишним лет я стоял на его плечах, приписывая себе его заслуги.

Сидевшая напротив меня Элли тщетно пыталась сдержать рыдания. Сюзи сидела молча, словно каменная статуя. Никто не знал, что на это сказать.

Бобби повернулся к судье.

– Латинское слово meritare означает «служить солдатом». Такой же корень и у слова незаслуженно. Мой брат пошел на войну, когда он формально еще не достиг призывного возраста. Ему едва исполнилось семнадцать лет. Он пошел в армию без нытья и жалоб. Там он научился защищать тех, кто был не способен защитить себя сам.

И он защищал. Он делал это всю свою жизнь. Сегодня он делает это здесь. – Бобби посмотрел на судью. – Этот подарок для всех нас был и по сей день незаслуженно остается ничем не вознагражденным.

Бобби был спокоен. Я не заметил в нем и капли волнения. И когда он посмотрел на меня, впервые с тех пор, как мы были детьми, я увидел в его глазах моего брата.

Даже судья Вертер, и тот, похоже, лишился дара речи. Бобби помолчал, затем снова посмотрел на него.

– Давным-давно мой брат дал мне то, чего я не заслуживал, и с тех пор брал у меня то, что я заслуживал. Его можно судить, но он не преступник. Если бы я мог встать и надеть на себя его цепи, я бы, не раздумывая, это сделал. Я бы отбыл его наказание – каким бы оно ни было. Я прошу суд о его помиловании.

Глава 43

Мое сердце колотилось с такой силой, что пульс отдавался в ушах. Боль в груди стала невыносимой. Я ссутулился и повалился вперед. Заметив это, мой адвокат спросил, все ли со мной в порядке. Ответить ему я не смог. Стоявшая позади меня Элли положила мне на спину руку. Операторы направили на меня объективы телекамер. То, что долгое время удерживало боль в груди, наконец, утратило свою силу.

Я попытался встать, но левая половина тела меня не слушалась. Мое сердце шумело в ушах, как Ниагара. Казалось, будто кто-то проткнул мне грудь пикой и вытащил ее обратно. Я едва мог дышать. Не знаю, что я делал в эти мгновения. Но это явно привлекло всеобщее внимание, потому что в зале поднялся адский шум. Судя по лицам людей, все они что-то кричали, но я их не слышал. Мир, в котором я жил, неожиданно затих.

В конце концов я оказался на полу, откуда люминесцентные лампы на потолке казались еще ярче. Кто-то расстегнул мою рубашку, кто-то склонился надо мной, держа два утюжка-дефибриллятора. Они что-то кричали, и я был уверен, что не хочу, чтобы они делали то, что они собрались сделать, но они вдавили эти утюжки мне в грудь, и я помню вспышку ослепительно белого света.

Если большинство людей скажет вам, что в такой момент они увидели некий великий свет, то я ничего такого не увидел. Мой мир потемнел. Ни единого лучика света.

С той поры, как мне исполнилось девять, хотя я и пытался заставить свой ум забыть, мое тело хранило список долгов, вело учет совершенным против него прегрешениям. Когда эти вещи были произнесены вслух, когда стали всеобщим достоянием, их выпустили из их клеток, сорвав двери с петель. То, что так долго было заключено во мне, теперь оставило мое тело точно так же, как боль оставила тело Элли. Непроизвольно и стремительно.

Описать то, что я чувствовал, я могу лишь следующими словами: моя грудь взорвалась.

И это было хорошо.

Глава 44

Моя мать держала в руке повестку. Ее рука дрожала. С подбородка капали слезы. Опираясь на капот моего «Корвета», она смотрела на воду залива. Я повернул ее лицом к пляжу, и мы с ней зашагали. Мы прошли целую милю, но ни один из нас не проронил ни слова.

Наконец она заговорила.

– Бобби такой доверчивый. Он готов поверить первому встречному. Это одна из причин, почему я его так люблю, но один он не выдержит и недели.

Она была права. Бобби не выдержал бы и недели.

Мать скрестила руки на груди.

– Через несколько месяцев ты тоже получишь повестку.

Мы с ней продолжали идти. Берег тянулся бесконечно. Никакой надежды в обозримом будущем. После того как отец ушел от нас, мать работала на двух, а то и на трех работах.

Она одевала нас, кормила, обрабатывала ссадины и синяки, терпела наше несносное поведение. Мать-одиночка, воспитывающая двух мальчишек, она дала нам все, что могла. Она отказывала себе в маленьких радостях ради того, чтобы у нас были туфли, как у других парней, чтобы никто не смеялся над нами из-за того, что у нас плохая обувь. Чтобы у Бобби были очки, чтобы он мог прочитать то, что написано на классной доске.