Слезы небес

Чтобы у нас была крыша над головой. Когда наступали тяжелые времена, она ходила в отделение Армии спасения, а затем клала взятую там одежду в пакеты из «Кеймарта», лишь бы мы ни о чем не догадывались. Мама не знала роскоши или легкой жизни, но она упорно трудилась, чтобы мы с братом не почувствовали, что окружающий мир столь же суров, как и тот, в котором жила она. Она шла по пляжу, сжимая в руке клочок бумаги, который мог отнять у нее то единственное, что было у нее в этом мире.

– Я скопила немного денег. – Она убрала с лица волосы. – Я хочу, чтобы ты взял своего брата и отвез его в Калифорнию. Или в Канаду. Когда все закончится, ты можешь вернуться.

Она выпрямилась.

– В этом нет ничего постыдного.

Я посмотрел на листок бумаги.

– Бобби знает? – спросил я.

Мать смотрела вдаль, на простор океана. Затем покачала головой.

– Я не смогла…

Держа ее обеими руками, мать посмотрела на бумажку. Затем, гневно вскрикнув, разорвала пополам. Затем еще раз. А потом просто стояла, зажав в кулаке четыре кусочка своего сердца.

– Я не переживу, если обоих моих сыновей похоронят. Не хочу умирать бездетной женщиной. – Она указала на «Корвет», и ее решимость окрепла. – И потому прошу тебя: уезжай прямо сегодня.

– Мам?

Я еще не успел открыть рот, как она уже знала, что я собираюсь ей сказать. Так вот почему она привела меня сюда. Ее губы дрожали, и она покачала головой.

Восточный ветер гнал темные облака. Воздух был густо насыщен электричеством. Вдали промелькнула молния. Внезапно ветер изменил направление и подул с юга. Мы увидели, что на нас движется стена дождя. Земля расцвела и пахнула той резкой свежестью, что обычно поднимается из почвы перед дождем. Я протянул руку, разжал ее пальцы и взял с ее ладони четыре клочка бумаги.

– Люди всегда говорят, что мы с ним похожи как близнецы, – сказал я.

Она попыталась казаться сильной.

– Нет.

Я посмотрел на нее.

– Ничего не говори ему, пока я не уеду.

Она знала, что я прав. Она стояла перед выбором: сохранить одного сына или потерять обоих.

– Нет, – шепотом повторила она, но в ее голосе не было решимости. Как будто она говорила не со мной, а с Богом.

Она тяжело осела на песок как раз в тот момент, когда дождь полил как из ведра. Небеса разверзлись и сотрясли землю своими слезами. Десяток раз, если не больше, сверкнула молния. В какой-то момент волоски у меня на затылке встали дыбом, и над нами прогромыхал гром.

Мама сжала кулаки и попыталась сдержать рыдания, но эмоции оказались сильнее. Встав на колени, она закричала, обращаясь к грозе:

– Они все, что у меня есть! Все, что у меня есть!

Снова прогрохотал гром. Рядом с нами в дюну ударила молния. Мать обернулась и, обращаясь к вспышке, спросила:

– Скажи, что еще я могу отдать?

Еще одна вспышка. Еще один раскат грома. Голос матери оборвался.

Она упала на меня, обняла за шею и разрыдалась. Я держал ее и сжимал в руке обрывки повестки. Именно тогда я похоронил в себе правду. И тяжесть этого бремени сокрушила меня.

Израсходовав свой яд, свирепая гроза смягчилась, окутав нас крупными каплями. Пока струи дождя смывали гнев и слезы, мама встала. Промокшая с головы до ног. Она прильнула ко мне и прижалась лбом к моему лбу. Когда она заговорила, ее слова были обращены вовсе не ко мне.

– Присматривай за моим мальчиком… все дни его жизни… и пусть он живет и увидит дождь.

Она закрыла глаза.

– Ниспошли нам дождь.

В течение пятидесяти трех лет я жил посреди грозы. Среди молний и раскатов грома. Порывов ветра. Но как только мой брат рассказал о нас в суде правду, ложь, которую я когда-то похоронил, вырвалась из своей темницы. Моя грудь взорвалась, и впервые с того дня на берегу с моей матерью я ощутил на лице дождь. Я попробовал капли на язык. И у них был вкус слез.

Лежа на полу зала суда, я почувствовал, что во мне что-то ожило, но это было не мое сердце. По крайней мере, не то, которое они пытались вернуть к жизни. Но то, что было под ним. Ближе к центру моего нутра. Пока в зале суда царил хаос, я лежал на ковре, глядя в темный мир. Внезапно, без всякого приглашения, под моими веками, словно кадры кинофильма, замелькали воспоминания. Правда вырвалась на свободу, и мое тело вспомнило грозу, которую забыл мой разум. Воспоминания были беспорядочными и лишены ритма или логики.

Они просто всплывали на поверхность. Единственная связующая нить состояла в том, что все они были заряжены эмоциями, и все же я не плакал ни в одном из них. Я ничего не чувствовал.

В ту ночь на берегу с матерью я захлопнул свое сердце. И вот теперь я был скорее мертв, чем жив, и при этом все чувствовал.

Я чувствовал запах пота. Вонь экскрементов. Запах засохшей крови. Свежеиспеченного хлеба. Соленой морской воды. Шариков из кукурузной муки в духовке. Запах земли до и после дождя. Запах волос моей матери. Отцовского крема после бритья. Машинного масла. Жженой резины. Кабины самолета. Запах смерти. И Элли.

Я вспомнил запах Элли.