«Никто и не ожидает, что вы, первый раз сев за пианино, сможете исполнить концерт Моцарта», – сказал издатель, как будто я только вчера выучила алфавит.
«Дональд говорит, что ему нравится то, что я уже написала», – парировала я.
Издатель посмотрел на меня так, как будто я только что подтвердила правоту его слов. «Дональд ничего из этого не читал», – сказал он.
На следующий день я зашла в офис, чтобы очистить свой стол и передать все, что могло пригодиться моему будущему сменщику. Я не была расстроена. Меня даже не огорчило, что Дональд нашел кого-то другого, чтобы уволить меня. Проект зашел в тупик. И потом, после всего того времени, что я провела в его офисе, я по-прежнему не представляла, что такого выдающегося он на самом деле совершил.
Глава 10
Ночи предшествуют сумерки
Мы сидели за тем же столом в Мар-а-Лаго, где за пару лет до этого состоялся мой ланч с Дональдом и Марлой. Семья начала приезжать туда на Пасху. Дедушка обернулся к бабушке, указал на меня, улыбнулся и спросил: «Кто эта милая леди?»
Он повернулся ко мне: «Ну разве вы не милы, леди?»
«Спасибо, дедушка», – ответила я.
Бабушка выглядела расстроенной. Я сказала, чтобы она не волновалась. Я уже заметила, что люди, которых мой дед знал десятилетиями, стираются из его памяти: его младшие внуки, водитель. Его новое прозвище ко мне прилипло, и он называл меня «милой леди» вплоть до последней стадии своей болезни. Он произносил это мягко и с видимой добротой; он был очень ласков со мной после того, как забыл, кто я такая.
«Ну же, пап». Роберт сделал шаг, но дедушка не сдвинулся с места. Он смотрел на толпу людей на торжестве, устроенном в их с бабушкой честь, и в его глазах застыло выражение откровенной паники, как будто он внезапно утратил представление о том, кто здесь кто и что он сам здесь делает. До этого момента я видела деда высокомерным, раздраженным, злым, удивленным и самодовольным. Выражение страха было новым и тревожащим. Единственный раз, когда я прежде видела его выбитым из колеи, был после того, как Дональд взял его играть в гольф – хобби, на которое Дональд тратил непомерное количество времени, к чему у Фреда не было претензий (при том, что он в приятном времяпрепровождении смысла не видел). Я была в Доме, когда они пришли с поля, и с трудом узнала его. На них обоих была одежда для гольфа – дед был в голубых брюках, белом кардигане и белых туфлях в тон. Я впервые видела его в чем-то, кроме строгого костюма. Он никогда не выглядел таким напряженным и неуверенным в себе.
Сначала он приобрел обыкновение все терять и периодически забывать слова или тему разговора, а затем нарушилась его способность узнавать знакомые лица. Понять, насколько ты ценен в глазах деда, можно было по тому, насколько долго он тебя помнил. Не знаю, помнил ли он папу, потому что при мне – за все годы после его смерти – он ни разу не упомянул о нем.
Мэриэнн следила за тем, чтобы Дэвид, к тому времени ставший практикующим психологом, сопровождал моего деда на все медицинские осмотры и неврологические освидетельствования, надеясь таким образом закрепить его в памяти моего деда, но очень скоро тот стал называть Дэвида просто «доктором».
Я стояла с Мэриэнн и дедом у бассейна в Мар-а-Лаго, когда он указал на меня и сказал своей дочери: «Разве она не милая леди?» Прошел уже год или около того с тех пор, как он впервые дал мне это прозвище.
«Да, пап», – ответила Мэриэнн. Она устало улыбнулась.
Он внимательно на нее посмотрел и, как если бы только что об этом подумал, спросил: «А ты кто такая?»
Ее глаза увлажнились, как будто от удара. «Папа, – мягко ответила она, – я Мэриэнн».
«Хорошо, Мэриэнн». Он улыбнулся, но ее имя для него уже ничего не значило.
Дональда он не забыл.
Роб, при невыясненных обстоятельствах оставивший свой пост президента казино
Фред по-прежнему приходил в офис каждый день и сидел за своим столом до тех пор, пока не приходило время идти домой, но фактически (если и не формально) именно Роб руководил этим хорошо смазанным, самоокупающимся механизмом, который он часто называл «дойной коровой».
У дедушки был плохой день. Мы почти все собрались в библиотеке, когда он спустился с лестницы – со свежепокрашенными бровями и усами, в парике набекрень, но в безупречном костюме-тройке.