Слишком много и всегда недостаточно

«Конечно, пап», – ответил Роб. Дональд вышел из комнаты. Как бы близки они ни были когда-то, теперь оставшиеся сыновья Фреда совершенно перестали притворяться, что их заботит то, о чем думает или чего хочет их отец. Дональд, побыв марионеткой в руках своего отца, сейчас обращался с ним презрительно, как будто в своем психическом заболевании отец был виноват сам. В свое время Фред точно так же относился к своему старшему сыну и его алкоголизму, так что в поведении Дональда не было ничего удивительного. Однако было очень тяжело наблюдать его открытое пренебрежение. Насколько я в то время знала, Дональд был не только любимцем моего деда, но и, казалось, единственным из его детей, кого он по-настоящему любил. Я понимала, что дед может быть жестоким, но считала, что большая часть этой жестокости припасена для моего отца, который (как я, к стыду своему, думала), наверное, этого заслуживает. Я не представляла, насколько одинокой и пугающей была жизнь в Доме во время болезни бабушки много лет назад. Я не знала, что в год бабушкиного отсутствия мой дед ни о ком из своих детей не заботился, как и понятия не имела о том, что от отсутствия должного внимания и заботы Дональд пострадал больше других. А вместо того, чтобы помогать и учить моего отца, когда тот выбрался в мир с искренним намерением добиться успеха, Фред создавал все условия для Дональда, ожидая, пока он достигнет достаточного возраста, чтобы быть ему полезным.

В 1994 году я переехала из своей нью-йоркской квартиры в городок Гарден-Сити на Лонг-Айленде, всего в пятнадцати минутах езды от Дома. Я отвозила бабушку навещать ее правнуков, дочь и сына своего брата, на ее красном Rolls-Royce, несколькими годами ранее подаренном дедушкой на ее день рождения. За большим рулем из орехового дерева мне казалось, что я сижу так высоко, что практически могу заглянуть за горизонт. Иногда во время сорокапятиминутной поездки мы с бабушкой непринужденно болтали, но чаще всего она была угрюма и молчалива. В такие дни дорога казалась бесконечной. Иногда от бабушки сильно пахло ванилью, даже тогда, когда она ничего не пекла. А бывало, я краем глаза видела, как она исподтишка запускает руку в сумочку и кладет что-то в рот.

Обычно мы сидели в библиотеке и разговаривали. Я часто присутствовала во время ежедневных звонков Мэриэнн, желающей узнать, как дела. Ответив, бабушка закрывала микрофон и говорила мне: «Это Мэриэнн, – затем обращалась к дочери: – Догадайся-ка, кто тут со мной? Мэри». Она делала паузу, полагаю, для того, чтобы дать Мэриэнн возможность сказать что-то типа «Передай ей от меня привет», но та никогда этого не делала.

Иногда мы ходили обедать в местный ресторан. Одним из любимых мест бабушки был Sly Fox Inn, скромный паб через дорогу от парковки магазина, где ее ограбили. Мы не часто говорили о папе, но однажды она пребывала в особенно ностальгическом настроении. Она вспомнила, в какие передряги они постоянно попадали с Билли Дрейком и как легко он мог ее рассмешить. Когда официант подошел, чтобы забрать тарелки, она стихла. Он спросил, принести ли нам счет, но бабушка не ответила, так что я кивнула.

«Мэри, он был так болен».

«Знаю, бабуль», – ответила я, подумав, что она имеет в виду его пьянство.

«Я не знала, что делать».

Мне показалось, что она собирается заплакать, и сказала, понимая, что это бессмысленно: «Все в порядке, бабуль».

«В те последние несколько недель, – она тяжело вздохнула, – он не мог встать с кровати».

«А в тот день, когда я заходила…» – начала было спрашивать я.

Официант принес счет.

«Разве он не пошел к врачу? – спросила я. – Ну то есть если он был так болен».

«Он очень расстроился, когда узнал, что ты приходила его проведать».

Я ждала, что она скажет что-то еще, но бабушка открыла сумочку. Она всегда расплачивалась сама. Домой мы ехали в молчании.

В 1987 году одиннадцатый класс я провела в Германии. Туда меня совсем не тянуло, но я подумала, что это будет приятно деду, поскольку это родина его родителей. (Приятно ему было.) Я планировала вернуться домой на Рождество и позвонила дедушке, чтобы спросить, можно ли мне остановиться у них.

Я стояла у платного телефона в коридоре своего общежития с зажатыми в кулаке пятицентовыми монетами и звонила в Дом. «Привет, дедуль. Это Мэри», – сказала я, когда он снял трубку.

«Да», – ответил он.

Я объяснила причину звонка.

«Почему ты не можешь пожить у своей матери?» – спросил он.

«У меня аллергия на кошек, и я боюсь, что может случиться приступ астмы».

«Ну, так скажи ей, чтобы она избавилась от кошек».

Насколько же было легче сейчас, когда я стала просто «милой леди».