Слой

— Не ерничай, а то больше не налью. Люди меняются, тебе ясно? Ни с того ни с сего. Просыпаются поутру и давай тыкаться, как слепые. Психиатры для себя отмазку придумали, под названием «ложная память». Ерунда. Главное свойство ложной памяти — фрагментарность.

— Само собой, — поддакнул Костя, занося вилку над блюдечком с бужениной.

— Хватит жрать! Тут такая пропасть... Бывает, конечно, что некоторые ситуации кажутся знакомыми, уже пережитыми. Или увидит человек кого-то на улице — и вроде бы где-то уже встречались. Но это же мелочи. А чтобы целые биографии в голове возникали... На шизофрению тоже не похоже. Там совсем другое.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— У тебя мозги что, на Курском остались?! Вот куда сейчас твой учитель девался? И кто обывателей мочил, ты или он?

— Да не обывателей!.. — вырвалось у Константина.

— А кого же?

Костя дожевал копченую колбасу и медленно вытащил из зубов жилку.

— Кого...

Он боялся купиться на эту задушевность в безумных глазах, боялся поверить придурку напротив и выложить все как есть. Одновременно ему до слез хотелось именно поверить и выложить, поделиться наконец хоть с кем-нибудь, пусть с самым распоследним психопатом. Он был один в этом не совсем правильном Городе. Город казался знакомым, но в мелочах не совпадал... с чем? Более того, Костя чувствовал, что не только Москва, но и вся вселенная отличается от той, эталонной, слепок с которой хранила его запутавшаяся память.

Чтобы выиграть время на размышления, он набил рот и стал медленно пережевывать. Борис покорно ждал. Не выхватил дежурную тетрадку, не подставил диктофончик — тихо сидел, глядя на него, как ребенок на коробку с ленточкой. Косте это понравилось.

— Однажды... — Он помолчал, следя за тем, не отразится ли на лице Бориса насмешки или, того хуже, спортивного интереса. — Однажды утром я проснулся и понял, что я не тот, кем меня считают. Я и сам в себе ошибался. Все тридцать лет. То, что я видел вокруг... как сказать?.. нет, все нормально, но — не мое. У меня было другое прошлое и совсем другое настоящее. Я уже полгода воевал. Не в «горячей точке», а здесь, в Москве. Вы не понимаете... У вас этого нет. Тишь да гладь. Кризисы, выборы, опять кризисы, опять выборы. У нас по-другому. Свои и чужие...

— Вы начинали с обычного террора, — задумчиво проговорил Борис. — И стали героями. Как ни странно.

— Теперь у нас армия.

— И настоящая гражданская война. Русская мясорубка, — закончил Борис.

— Что ты об этом знаешь?! — вскинулся Константин, но, оторвавшись от табурета, так и замер. — Откуда?..

— Я же говорил: трансформация сознания. Последнее время — массовая. Эту историю я уже...

— Еще одно слово, и я тебе язык отрежу. Я могу.

— Знаю, — спокойно сказал Борис. — Не бесись, я не то имел в виду. Сумасшедшим я тебя не считаю. Был бы ты один — другое дело. Когда появились первые свидетельства, я так и думал. А что еще прикажешь? Но вас много, и ваши рассказы похожи.

— Много?!

— В статистическом смысле. В стране сотни человек с одинаковым бредом. Бред — с научной точки зрения, — быстро поправился Борис. — С медицинской. Лично я склонен воспринимать его всерьез. Такие подробные сны совпадать не могут. Теория вероятностей — это не психиатрия, она бардака не допустит.

— Так ты об этом толковал? Ну, дальше!

— Месяц назад знакомый сделал мне аккредитацию на совещание психиатров. Был там и Кочергин. Кое-что рассказывал, надо полагать — про своего «больного Е.». Да, недооценил он его. Ложная память, и все тут. Мол, травма, глубокое замещение личности, шизофрения, одним словом. А примерно через неделю мне одна медсестра из психушки... из другой психушки рассказывает аналогичную историю. Главное, воспоминания ее пациента повторяли легенду, описанную Кочергиным. Потом третий случай, а сейчас мне их известно уже пять — вместе с твоим. Если учесть то, как красиво наш Е. ушел из больницы, и то, что ты все-таки не шизофреник...

— Благодарю, — кивнул Константин, протягивая руку к бутылке.

— Так вот. Получается, вы действительно откуда-то... черт его знает. Из другого мира?

— Мы к вам пожа-аловали на праздник... — угрюмо пропел Костя, разливая остатки водки.

— Кстати, куда ты проваливался? Когда у окна стоял.

— Возвращался... Да, наверно. Там была Морозова, заместитель генерального прокурора. Понимаешь, я ведь ее казнил...

— Черный список? — спросил Борис.

— Да. Я ее сам, лично... И... вот!! — Костя отчаянно выругался и, опрокинув в себя стакан, прижал к носу корку «Бородинского». — Я ее убил — здесь. А здесь она никто. Швабра старая. А там она жива... Я удивлялся: почему все эти гады из списка не те, кто они есть. Но я не мог сопоставить. Я был либо тот, либо другой... Я и сейчас только один, нет у меня никакого раздвоения! Но я же их... я их зря...

— Да, я так и думал. — Борис сочувственно опустил голову. — Вы переносите свой жизненный опыт сюда. А поскольку наши вселенные отличаются, вас воспринимают как душевнобольных.

— Вселенная одна, — пожал плечами Константин.

— Ну, не так выразился. Вселенная одна, а пространства разные. Или пласты. Или слои. Не важно.