Сломанная головоломка

Юра пожал плечами. Степан Самойлович, сидевший низко свесив голову, вдруг пробормотал что-то, почмокал губами. «Сейчас у него упадут очки. Ну и упадут… А может — и не упадут. Может они на веревочке».

Мишенька стал разливать водку. Она почему-то не лилась.

— Извини, — сказал Паша. — Мне кажется, что в бутылке уже ничего нет. Так и оказалось. Все, кроме Степана Самойловича, встали и осторожно, хватаясь, чтобы не упасть, за стены и мебель, двинулись в комнату.

В полутемном коридоре у вешалки стояла Лена, держась одной рукой за рукав своего плаща и бессмысленно глядя куда-то в угол, на сваленную кучей обувь.

— Лена пришла! — радостно закричал Паша.

— Она уже приходила, — поправил его Мишенька. — Раньше!

Юра хотел спросить Лену, что опять стряслось, почему она такая хмурая, но она вдруг, закрыв лицо руками, убежала в ванную и заперла дверь изнутри.

В комнате было теперь совсем темно, торшер выключили, только в своем углу сидели Лариса, Костя и Илья — в мерцающем свете пустого телевизионного экрана они, почти касаясь друг друга лбами, разглядывали что-то на полу. И вдруг — захохотали. Илья просто завыл от смеха, Костя повалился на спину и задрыгал ногами.

Ни Зои, ни Сережи, конечно же, в комнате не было.

Не было больше и водки.

Мишенька лег на диван. Паша, опрокинув что-то на столе, втиснулся в кресло. Юра, сев в ногах Мишеньки, закрыл глаза. Теперь, с закрытыми глазами, начал медленно вращаться он сам — на этот раз уже в другую сторону, по часовой стрелке.

— Кошмар, — испуганно вскрикнул вдруг Паша.

Помолчав, объяснил дрожащим голосом: — Совсем вдруг страшно стало: помните, я говорил, что мои родители — на самом-то деле совсем чужие люди, взявшие меня из роддома. Но ведь как они могли узнать тогда, кого им брать? Все младенцы — они же на одно лицо. Они запросто могли перепутать… Вдруг они взяли не меня? А я — так и остался там!..

— А еще — знаешь, что может быть? — вяло, не открывая глаз, спросил Мишенька. — Вдруг твой папа — сексуальный маньяк, страшнее Чикатило… Его дети ведь тоже ни о чем не догадывались. И вот твой папа сейчас, ночью…

— Баррикады на улицах Сараево. — громко крикнул Костя, они втроем опять, совершенно по-идиотски, захохотали.

«Дерьмо», — мысленно произнес Юра. Ни о чем, так, вообще. Абстрактно. «Дерь-мо. Мо-дерь… Дерь-модерь-модерь…»

Вошла заплаканная Лена, включила показавшийся после темноты ослепительным свет, нашла под креслом свою сумочку: — Я пошла, — мрачно сказала она. — Опять… дела дома. Извините… — у нее дрожали губы. Она выбежала из комнаты, хлопнула входная дверь.

Освещенная комната показалась огромной. Откинувшись на спинку дивана, Юра медленно переводил взгляд с предмета на предмет. Всюду торчали цветы («Оранжевые, как те орхидеи. Которые теперь — неизвестно где…»), прямо напротив — полка с большими яркими книгами. «TOLOUSE-LAUTREC» — прочел Юра большущую надпись на корешке. На французском. Вспомнил, что Зоя собирается уезжать, страшно выругался про себя. Потом поглядел немного на вазочку с недоеденными грибочками. Отвел глаза и увидел свой потерянный дипломат. Вернее — просто точно такой же, Зоин.

«Театр абсурда! Страшный театр абсурда… Всюду вокруг». Опять захотелось плакать.

— Из гарнизона не уйдем, заявили офицеры в Латвии! — опять заорал Костя. И опять — взрыв отвратительного, животного хохота. «Все потихоньку сходят с ума…» Паша и Мишенька даже не пошевелились. Мишенька только пробормотал что-то во сне.

«И ужас этого абсурда невыразим, — закрыв глаза, думал Юра, поглаживая рукой дипломат. — Это так страшно, что никакие слова не подойдут. Какими словами можно выразить, что… что…»

— Инфляция ищет новые жертвы! — простонал, корчась от смеха Костя. Лариса — уже только тихонько повизгивала…

«Существует ли Бог? Что обозначается этим словом?.. И почему он тогда… такой?» — попробовал, блуждая взглядом по комнате, подобрать слова Юра. Слова показались ему не менее неприятными, чем и все вокруг. «Существует. Ли. Бог. Бог. Существует. Ли». Каждое слово звучало как-то мерзко. «Бох!.. Бох!.. Су-сче-ству-етт… Ли-и-и…» Юра опять закрыл глаза.

«Разве это я закрыл глаза? Мои веки состоят из белка, воды, еще чего-то такого. Все электрончики и протончики носятся по своим орбиткам, каждый по каким-то своим законам. Теперь переместились по своим траекториям в другое место. Разве это я сделал?» Он опять открыл и закрыл глаза. «А даже если сказать, что я: что от этого изменится?»

В голове родилась новая фраза: «Мы все умрем. Мы. Все. Умрем.» Ему опять захотелось плакать. «Мы все умрем». Лозунги к первомайской демонстрации.

«Человек, товарищи, все равно не может мыслить иначе, чем он это может делать! Он обречен на это!» Ур-а-а!..