Сломанная головоломка

Мефодий грустно кивнул: — Пообещал — правильно! — написать в Рим… Лично папе. Опять. Ябеда. Слюнтяй!

— Знаешь, а ведь поедем! — Константин встал. — Я им там устрою… Пойдем, и мы наконец напишем! Прямо сейчас.

Шагая по комнате он еще продолжал возмущаться: — Сами же облопухались, а теперь шумят… Вон, Ульфила германцам буквы сделал? Сделал. И никто с тех пор не возмущается. А сейчас — опоздали. Так нечего и кричать.

— Но и буквы у них — считай латинские, и службы остались на латыни. А тут — они же ничегошеньки не понимают. Ты им сразу: вместо «Dominus vobiscum» — какое-то «Господи помилуй»! Скандал!..

— Так ведь так лучше!

— Не, ну с этим никто не спорит…

— Вот и пиши! «Проезжая через Херсонес…» Нет, стой. Начнем торжественнее. «Его преосвятейшеству папе Николаю I. Девять лет назад, выполняя поручение патриарха Фотия, я возглавил миссию, направленную константинопольским престолом в Хазарский каганат. По пути к хазарам мне довелось побывать в городе Херсонесе, где с Божьей помощью, обнаружены были мною мощи ученика святого Петра, четвертого архиепископа римского святого Климента, сосланного, как известно, в Таврию в сотом году от рождества Христова и мученически принявшего смерть в водах Черного моря. Теперь, спустя восемь веков, волею Господней, мощи святого великомученика Климента, автора знаменитых «Посланий к девственницам», вновь обретены!..» Константин вдруг остановился, рассеянно замолчал. — Вот только куда я их сунул? Кажется, в том сундуке, где книги…

Мефодий опять тихо смеялся, склонившись над пергаментом.

Папа Николай I до их приезда в Рим не дожил — о его смерти Константин и Мефодий узнали по дороге, ожидая корабля в Дубровнике.

Но папа Адриан II, преемник Николая, тоже оценил подарок по достоинству. Уже в дне пути от Рима Константина и Мефодия встречала торжественная делегация: красивый зеленый холм, на который, вывернув из-за небольшой рощицы, стала взбираться дорога, сверкал издалека пестрой россыпью раззолоченных одежд духовенства. Ближе к Риму процессия вошла в плотную толпу горожан. Солдаты с трудом сдерживали натиск всех, ктопытался хотя бы коснуться золотых носилок, на которых лежали, покрытые расшитым драгоценными камнями покрывалом, чудотворные мощи святого Климента.

За носилками следовал паланкин папы, потом — рядом — два паланкина поменьше, в которых сидели Константин и Мефодий, следом, пешком, архиепископы, епископы…

— Ты хоть что-нибудь похожее мог себе представить? — весело спросил Константин, оглядываясь по сторонам.

— Нет, приятно, а? Хотя даже как-то неловко немножко…

— Отчего неловко? Мы же их не обманываем — они и вправду из Херсонеса…

Какой-то увечный, проскочив между солдатами, с криком вцепился в край покрывала, чуть не опрокинув носилки с мощами, упал сам, забился в судорогах. Его отволокли за оцепление.

Процессия приближалась к базилике святого Петра. Константин и Мефодий оглядывались по сторонам, рассматривали церкви, дворцы, вглядывались в лица людей.

— Хороший город! — сказал Мефодий. — И люди самые обычные. Тоже хорошие.

— И я тем более не пойму, зачем наш Фотий их прошлого папу низложил? — это произошло почти два года назад, но много говорили об этом скандале еще до сих пор. — Ты можешь мне это объяснить?

— Да он, наверное, пошутил. Тем более, что кто ж тут его послушался бы? Что ты, Фотия, что ли, не знаешь?

— С юмором у него всегда было неважно, — покачал головой, улыбаясь радостно кричащим людям, Константин.

Аббат Анастасий, у которого они остановились — тоже, как когда-то и Константин при Фотии, библиотекарь — уже в первый свободный вечер собрал друзей: послушать в исполнении самого Константина рассказ об обретении мощей Климента.

Посидели на удивление славно. Глупых вопросов почти никто не задавал. Эпизод с якорем (привязанным, как было известно, перед смертью к ногам Климента), который Константин тоже нашел недалеко от костей, окончательно удовлетворил затесавшихся зануд. Все остальные оказались прелестными людьми! И вино было отменным: Константин рассказывал вначале о чудаковатом хазарском Кагане, потом — о поездке в Сирию и забавной дискуссии с тамошними мусульманами, о Моравии, о новых буквах.

А Мефодий влез со своей классической, уже десяток раз обкатанной, байкой о Фотии: так сказать, «кстати о хазарах». Сейчас, когда еще совсем недавно только о Фотии все в Риме и говорили (ругались папы с патриархами и раньше — но в этот раз, похоже, дело, действительно, слишком далеко зашло) — успех байки был потрясающим!

Байка заключалась в том, что Фотий — из хазар. И в качестве подтверждения этого приводилась фраза императора Михаила. Выслушав однажды жалобу государственного секретаря на то, что Фотий распространяет учение о двух душах в человеке (вследствие чего прислуга требует двойной паек), Михаил, якобы, ужасно развеселился и сказал:

— Так вот что проповедует эта хазарская рожа!.. — отсюда и пошло.

— А он… Фотий… Он, что, и вправду так считает? Что… их две?.. испуганно спросил какой-то молоденький монах. — Я читал, что хазары, действительно, это говорят… Но Фотий же…

Все захохотали.