Сломанная головоломка

— Конечно, будут такие. Как без этого! Стариков, например, всегда тяжело учить — чему угодно. Но их ведь мы учить не будем. Мы — начнем с мальчишек! — Константин замолчал, слушая сверчков в кустах вокруг палатки. Потом засмеялся: — А вообще, если судить по нашим славным спутникам, то все будут просто счастливы! Я представляю, какие слухи уже идут о нашем… гм… приближении — гонцы ведь приезжают и уезжают каждый день!

— Знаешь, — сказал Мефодий, — ты все равно не говори никому, что сам эти буквы придумал, ладно?..

— А вдруг спросят?

— Если ты с самого начала всем своим видом не покажешь, что такие вопросы очень глупые — обязательно найдется умник. С самого начала должно быть ясно, что эти буквы были вечно! Ну или, там, в крайнем случае, что тебе откровение какое-нибудь было…

— Прям, откровение…

— Врать не надо. Но и правду говорить — тоже необязательно? Промолчи с таинственным видом. Вот сам ты помнишь: ответили тебе что-то, и что, когда ты спросил, кто греческие буквы придумал?

Константин задумался. — Не помню, — сказал он. — Кажется, ничего не ответили…

— А ты что, спрашивал?!.. — удивился Мефодий.

— Конечно. Помню даже, почему. Я прочел — или это еще раньше было? тридцать первую главу «Исхода». Помнишь? «И когда Бог перестал говорить с Моисеем на горе Синае, дал ему две скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим…» Вот я и удивился: или Бог знал еврейские буквы тогда, значит, был кто-то, кто их раньше придумал; или — сам их и изобрел для скрижалей, но как бы тогда Моисей и все остальные их поняли? Значит, были раньше. Ты, кстати, не помнишь, где-нибудь до этого упоминается в библии, чтобы хоть кто-то хоть что-то писал? Кажется нет…

Мефодий пожал плечами. — Похоже. Я, во всяком случае, не помню, подумав, сказал он.

— Все буквы придумали сами люди, — сказал Константин. — Вот армяне про свои точно знают кто: Месроп Маштоц. А я чем хуже ихнего Месропа?.. он засмеялся. — Тоже мне: Месроп!

— Скорее всего, никому особо интересно-то и не будет… Так что можно не переживать. Наверное, никто даже и не спросит…

— Вот обидно-то будет, а?! — засмеялся Константин. Мефодий тоже улыбался в темноте.

— А какую букву ты первой придумал? — вдруг спросил он.

— Да разве я помню? То ли «а», то ли «к».

— А почему… Хоть мне-то скажи: почему ты их именно такими нарисовал?! Почему не по-другому?!

Константин молча смеялся.

Когда Мефодий уснул, он вылез из палатки и еще долго, отмахиваясь веткой от назойливых паннонских комаров, бродил по притихшему лагерю, присаживался у чужих костров, рассматривал, стоя на невысоком холме у реки, звезды на светлом весеннем небе. Звезды были те же, что и везде.

Уснув наконец, он опять увидел старый знакомый сон.

Вроде бы ничего и не изменилось, телеги катились и катились, колеса скрипели, погонщики пели, перекликались на своем жутком языке, так же сухо и громко щелкали бичи. Но Константин понял вдруг, что это — на самом деле уже другой сон!.. Вернее, другие, новые телеги. А те, из предыдущего сна, давно укатились куда-то. И прикатятся новые. И этот бесконечный караван без остановок будет тянуться и тянуться в сумерках по укатанной в камень дороге. Мимо маленького, затаившегося в кустах человека.

Он опять вслушался в говор погонщиков, в слова их песен и опять ему почему-то стало страшно.

В следующий раз телеги приснились ему уже в Моравии, в Велеграде, после первых уроков письма.

На первый урок привели пятерых мальчиков: Лаврентия, Климента, Горазда, Ангелария и Наума.

— Как тебя зовут? — спросил Константин у самого маленького, рыженького.

— Наумом, — ответил тот.

— Вот твое имя… — Константин нарисовал на вощеной дощечке.

Наум засмеялся: — Нет, — сказал он. — Меня Наумом зовут!

— Повторяю, — грозно сказал Константин. — Теперь твое имя будет таким!.. — он опять вывел на доске те же знаки и торжественно произнес: Н-А-У-М!.. — мальчик не выдержал его холодного, торжественного взгляда и опустил глаза.

— Твое имя?.. — спросил Константин у следующего.

Сидящий в углу Мефодий, закрыв лицо руками, тихо смеялся.

Через полгода каждый из этих мальчиков уже свободно читал с листа «Отче наш…». Вместо «Pater noster…», как приходилось до этого.

А еще через долгих четыре года, когда научились писать и уже сами пробовали учить этому других ученики тех первых пяти мальчиков, Мефодий сказал вдруг жалобно Константину (дело было во дворе новой церкви, которую Мефодий только что освятил):

— Слушай! Не могу я так больше! Руки опускаются. Давай, что ли, в Рим поедем?.. Отвезем твой мешок с костями. Потому, что уже измотали меня эти склоки. Я, кажется, начинаю Фотия понимать…

Все было очень просто: «Отче наш…» вместо «Pater noster…» стало в последнее время многих вокруг раздражать. Жалобы, как недавно выяснилось, шли теперь в Рим почти каждый месяц…

— Опять?!.. — возмутился Константин. Случившегося только что на крыльце церкви мерзкого скандала, устроенного каким-то случайно попавшим на сегодняшнюю службу проезжим итальянцем, он не видел, отходил по малой нужде. — Кто? Вот этот старый хрен?.. — Константин показал кулак удалявшемуся старичку.