Сломанные вещи

– Но почему? – спрашивает Эбби. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, и я решила, что она спит. Я пришла к выводу, что Эбби напоминает мне кошку. Этакую беспардонную, немного воображалистую кошку. Хотя в каком-то смысле и симпатичную. Саммер бы ее возненавидела. Не знаю, почему это приходит мне в голову, но я об этом думаю. «Что, потянуло на пухленьких, Бринн? – заявила бы она. – Хочется рулетов с джемом вместе с дыркой в пончике?»

– Потому что сначала мы лгали. – Голос Оуэна звучит так, словно он наглотался пыли. – Когда полицейские явились в первый раз, чтобы спросить, где я был, мы сказали, что нигде. Что я был дома. Мы тогда не знали… то есть я слыхал, что кого-то нашли в лесу, но подумал, что это был какой-то охотник или что-то в этом роде. Но не Саммер. Мне и в голову не пришло, что это Саммер. – Он с шумом втягивает воздух. – Сестра моей матери как раз вела разговоры о том, чтобы забрать меня у отца, и мы думали, что поэтому копы и явились – чтобы удостовериться, что мой отец в порядке. И я тоже. Знаете, ведь зимой он попал в аварию, отключился за рулем и врезался в дерево…

– Я этого не знала, – говорит Миа.

Оуэн пожимает плечами.

– В общем, моя тетя грозилась подать в суд, чтобы отсудить у отца опеку надо мной, если он не бросит пить. Она говорила, что он не достоин быть родителем. В то время так оно и было. Но я не хотел его оставлять. Я не мог. Мне казалось, что если я его оставлю… – Он вдруг замолкает. Когда я снова перевожу взгляд на него, он просто сидит молча, уставившись на свои руки, и одна половина его лица похожа на баклажан, забытый в холодильнике. И я невольно начинаю испытывать к Оуэну сочувствие.

– То что? – спрашиваю я.

Он поднимает голову с оторопелым видом, как будто начисто забыв, что здесь, рядом с ним, находимся все мы.

– Мне казалось, что тогда он умрет, – просто говорит он.

И я начинаю думать о своей матери и о том, как она сидит перед телевизором, поедая зеленую фасоль прямо из банки, вынимая ее пальцами, потому что она уже двадцать лет как перестала есть чипсы, о том, как она вечно обшаривает долларовые магазины в поисках всевозможных украшений к Рождеству, Хеллоуину, Пасхе и Дню благодарения и украшает дом к каждому празднику такими штуками, как фальшивый снег, мигающие лампочки или гигантские виниловые стикеры с зайчиками на стенах или искусственная паутина на всех кустах в саду – и я вдруг чувствую себя пустым местом, самым законченным пустым местом в мире. Интересно, думает ли она обо мне хоть когда-нибудь, скучает ли, или же она и Эрин договорились никогда не упоминать моего имени, и им куда лучше, если меня рядом нет?

Как я могу вернуться. Как я вообще могу вернуться?

Оуэн откашливается.

– Отец думал, что если копы узнают, что он был пьян и в отключке и в это время его тринадцатилетний сын ездил на автобусе до самого Мэна, то наверняка заберут меня у него.

За окном деревья поднимают свои ветви-руки вверх. Не стреляйте.

– Они пришли, чтобы поговорить со мной около шести вечера, – продолжает Оуэн. – Должно быть, сразу после того, как узнали – после того, как нашли тело. Мой отец уже дошел до ручки. Он был пьян, перед дверью стояли копы, а его сына нигде не найти. Он сказал им, что я болен, что у меня бронхит и я ни с кем не могу говорить. Они сказали, что придут еще. Так что, когда я вернулся домой, мы с отцом придумали легенду. Он даже не рассердился. – Оуэн смеется сдавленным смехом. – Я вернулся часа в два-три ночи. Украл у него шестьдесят баксов и все потратил. А он даже не рассердился. Он ударился в панику.

Я помню, что, когда на нашей подъездной дороге послышался скрип шин и моя мать, отдернув занавеску увидела копов, то подумала, что они пронюхали о том, что на прошлой неделе я стащила немного лака для ногтей и несколько пачек жвачки из местной аптеки сети CVS. Даже после того, что случилось в лесу, даже после Саммер, кота и кухонного ножа, я волновалась из-за дурацкого лака для ногтей.

– Ты все еще не знал про Саммер?

– Нет, тогда не знал. Мой отец не выходил из дома, может, два, может, три дня. И даже не отвечал на телефонные звонки. А телефон разрядился еще до того, как я добрался до Мэна. Отец думал, что это его свояченица, моя тетя, которая все время грозилась, что увезет меня в Мэдисон, наверняка и вызвала полицейских. Что она сговорилась со мной. Я помню, что он использовал именно это слово. «Вы сговорились, чтобы она увезла тебя». Он воображал, что именно поэтому я и уехал из дома – потому что хотел устроить ему неприятности. Я думал, он набросится на меня, ударит, но для этого он был слишком пьян. Он только и мог, что кричать.

Миа тихо взвизгивает, как будто кто-то сжимает надувной шарик.