Сломанные вещи

– Я тоже поеду. – Миа быстро вскакивает на ноги, нарочно стараясь не смотреть мне в глаза. Глупая. Вполне очевидно, что она все еще наполовину влюблена в Оуэна. Всякий раз, когда они оказываются вместе, Миа замирает, как будто он – это металлический забор, через который пропущено электричество, и она боится, что ее ударит током.

В этом и состоит беда с разбитыми сердцами. Их невозможно снова сделать целыми. Их можно только подлатать, но старые повреждения от этого никуда не денутся.

– Останься, – прошу я ее, опять молотя кулаком по полу. – Пусть мальчики потешатся, катаясь с ветерком.

– Мне хочется подышать свежим воздухом, – говорит она, по-прежнему избегая смотреть на меня. Упрямая как осел. Или как пони – одни только худые руки и ноги, выпяченная нижняя губа и решимость во что бы то ни стало настоять на своем.

Именно это всегда и восхищало меня в Миа. В бессловесной маленькой Миа. Я ни разу не слышала, чтобы она произнесла хоть слово до того, как в город приехала Саммер. С Оуэном она, само собой, говорила, но поскольку Оуэн в те времена считался психом, сдвинутым по фазе, я старалась держаться подальше и от него. А Миа тогда так легко смущалась, что достаточно было бросить один неприязненный взгляд, чтобы у нее поднялась температура.

Но в глубине души я всегда подозревала, что на самом деле из нас трех она была самой сильной. Ведь именно она давала отпор Саммер. И отказывалась смеяться, когда та начинала издеваться над мистером Хэггардом, намекая на то, что он гей или извращенец. Саммер вила из меня веревки, ломала и так и этак, я прощала ей любую обиду, и изо всех сил тщилась сделать из нее то, чем она не могла стать никогда. А Миа просто стояла, сложив руки на груди, опустив глаза в землю и слегка сдвинув брови, даже когда Саммер подкалывала ее или, наоборот, изображала паиньку, стараясь снова перетащить на свою сторону. В конце концов Миа, само собой, сдавалась, но не так, как это делала я. Я ясно видела, что Саммер нервничала из-за того, что никогда нельзя было с уверенность сказать, о чем Миа сейчас думает на самом деле, и из-за того, что она мыслит по-своему.

Так же и с Оуэном. У Миа было нечто, что принадлежало одной ей, и она продолжала крепко держаться за то, во что верила, несмотря на сплетни окружающих, что Оуэн-де урод и что из него вырастет серийный убийца. Но Миа всегда оставалась на его стороне, она была беззаветно ему верна, и Саммер никак не могла взять этого в толк, просто не могла этого понять.

Поэтому-то Саммер и решила заграбастать это себе.

– Не беспокойся, – говорит Оуэн. – Мы сделаем все, чтобы она не убежала.

– Как скажешь. – Мне не нравится смотреть на дурацкий заплывший, похожий на баклажан глаз Оуэна, потому что тогда я невольно начинаю его жалеть. А ведь он, пусть даже и не убивал Саммер, чуть не убил Миа. Именно так и бывает, когда тебе разбивают сердце – это как маленькая смерть. – А мы тут будем держать оборону.

Все в доме Оуэна слишком большое – комнаты, мебель, даже звуки, которые отдаются эхом в пустоте. Шаги звучат как миниатюрные взрывы. Входная дверь со скрипом открывается, потом закрывается с оглушительным бум! Удивительное дело, как в доме сразу становится намного, намного тише, когда трое человек уходят, хотя мы и не занимались болтовней. Теперь здесь даже слишком тихо. Из-за этого я начинаю скучать по странным, тесно забитым вещами углам моего собственного дома, где предметы мебели кажутся похожими на людей, придвинувшихся вплотную друг к другу на какой-то вечеринке, чтобы поделиться секретами.

Я даже слышу скрип ручки Эбби, царапающей по бумаге блокнота. Мысленно я прикидываю расстояние между нею и мной. Один, два, три, четыре, пять футов. Широкая полоска гладкого полированного деревянного пола, похожего на золотистый язык. Почему-то, без всякой причины, я представляю себе, как подползаю к ней и сажусь рядом.

– Ты пялишься на меня, – говорит она.

– Вовсе нет. – И я быстро делаю вид, будто разглядываю стоящий за нею стол.

Она снова опускает глаза и продолжает царапать ручкой по бумаге.

– Давай, – бубнит она после паузы. – Я знаю, о чем ты думаешь. Так что просто скажи это.

Теперь я и впрямь уставляюсь на нее.

– О чем ты?

– Ты хочешь спросить меня, почему я такая толстая, верно? – спрашивает она небрежно, так, будто это не имеет значения. – Тебе не терпится узнать, почему я даже не пытаюсь измениться.

Она попала в просак. Я не собиралась ее об этом спрашивать. Даже в мыслях не держала.

Я собиралась сказать ей, что мне нравится смотреть, как она поднимает верхнюю губу к носу, когда отвлекается от своей писанины.

Я собиралась сказать ей, что мне нравится ее челка – то, что она выглядит так, будто кто-то подстриг ее, приложив к волосам линейку.

Но я никак не могу сказать ничего из этого вслух. Я ведь даже не собиралась об этом думать. Поэтому просто молчу.

– Мое тело хочет быть толстым, – раздраженно продолжает она, как будто между нами уже начался спор и она мне возражает. – Чего ради ненавидеть то, чего не можешь изменить?