Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

Да и какъ тварь могла открыто пріять лицезрѣніе Его? Видѣніе Божіе такъ страшно, что и ходатай[337] сказалъ: пристрашенъ есмь и трепетенъ (Евр. 12, 21); потому что на горѣ Синайской явилась сія добродѣтель славы; гора дымилась и колебалась отъ страха бывшаго на ней откровенія, такъ что и звѣри, приближавшіеся къ низшимъ частямъ горы, умирали; а сыны Израилевы, очистивъ себя, по повелѣнію Моисееву, три дня уготовлялись и снаряжались, чтобы сдѣлаться достойными слышать гласъ Божій и видѣть Божіе откровеніе; но, когда наступило время, не могли пріять[338] видѣнія свѣта Его и крѣпости гласа громовъ Его.

Нынѣ же, когда пришествіемъ Своимъ изліялъ благодать Свою на міръ, то не въ трусѣ, не въ огнѣ, не въ гласѣ страшномъ и крѣпкомъ снисшелъ Онъ, но — какъ дождь на руно и какъ капля, тихо капающая на землю, и видимъ былъ бесѣдующимъ съ нами инымъ способомъ, т. е. когда Онъ какъ бы въ сокровищницѣ утаилъ величіе Свое подъ завѣсою плоти (Евр. 10, 20) и среди насъ бесѣдовалъ съ нами въ ней, содѣлавъ ее Себѣ мановеніемъ Своимъ въ лонѣ Дѣвы и Богородицы Маріи, дабы мы, видя, что Онъ съ нами бесѣдуетъ, какъ единый изъ нашего рода, не ужасались при воззрѣніи на Него.

Поэтому всякій, кто облекся въ то одѣяніе[339], въ которомъ видимъ былъ Самъ Творецъ, облекшись въ тѣло наше, тотъ облекся въ Самого Христа; потому что и онъ пожелалъ облечься, по внутреннему своему человѣку, въ то подобіе, въ какомъ Христосъ видимъ былъ твари Своей и пожилъ съ нею, и въ этомъ подобіи онъ видимъ бываетъ своимъ сорабамъ, и {234} симъ украсился онъ вмѣсто одѣянія чести и внѣшней славы. Посему тварь, словесная и безсловесная, взирая на всякаго человѣка, облеченнаго въ сіе подобіе, поклоняется ему, какъ владыкѣ, въ честь Владыки своего, Котораго видѣла облеченнымъ въ это же подобіе и въ немъ пожившимъ. Ибо какая тварь не будетъ благоговѣть, взирая на смиренномудраго? Впрочемъ, пока слава смиренномудрія не была всѣмъ открыта, пренебрегаемо было это исполненное святости зрѣлище. Нынѣ же возсіяло величіе его предъ очами міра, и всякій человѣкъ чтитъ подобіе сіе, гдѣ бы оно ни видѣлось. Въ семъ посредствѣ сподобилась тварь пріять видѣніе Творца и Зиждителя своего. Потому не презирается оно[340] и врагами истины, и хотя бы пріобрѣтшій оное былъ скуднѣе всякой твари, однакожъ обучившійся ему, какъ вѣнцемъ и порфирою, украшается имъ.

Смиренномудраго никогда человѣкъ не преслѣдуетъ ненавистію, не уязвляетъ словомъ и не презираетъ его. Поелику любитъ его Владыка его, то всѣми любимъ онъ. И онъ всѣхъ любитъ, и его всѣ любятъ. Всѣ желаютъ его, и на всякомъ мѣстѣ, куда ни приближается, взираютъ на него, какъ на ангела свѣта, и воздаютъ ему честь. Если и начнутъ рѣчь мудрый или наставникъ, то они умолкнутъ, потому что мѣсто говорить уступаютъ смиренномудрому. Очи всѣхъ устремлены на его уста, въ ожиданіи, какое слово изыдетъ изъ нихъ. И всякій человѣкъ ожидаетъ словесъ его, какъ словесъ Божіихъ. Его краткое слово то же, что слова мудрецовъ, въ которыхъ они излагаютъ мысли свои. Слова его сладостны слуху мудрыхъ болѣе, нежели сотъ и медъ для гортани. Всѣ пріемлютъ его, какъ Бога, хотя онъ и неученъ въ словѣ своемъ, уничиженъ и невзраченъ по виду своему.

Кто презрительно говоритъ о смиренномудромъ и не признаетъ его за человѣка, тотъ какъ бы на Бога отверзаетъ уста свои. Но, между тѣмъ какъ въ очахъ {235} его пренебрегается смиренный, у всякой твари соблюдается честь ему. Приближается ли смиренномудрый къ губительнымъ[341] звѣрямъ, — и, едва только обратятъ взоръ свой на него, укрощается свирѣпость ихъ; они подходятъ къ нему, какъ къ своему владыкѣ, поникаютъ своими главами, лижутъ руки и ноги его: потому что ощутили отъ него то благоуханіе, какое исходило отъ Адама до его преступленія, когда звѣри собраны были къ Адаму, и нарекалъ онъ имъ имена въ раю. Это отнято было у насъ; но обновилъ и даровалъ намъ сіе паки пришествіемъ Своимъ Іисусъ. Симъ‑то и помазано благоуханіе человѣческаго рода. Приближается ли также смиренномудрый къ смертоноснымъ гадамъ, — и, едва только приблизится ощущеніе руки его, и коснется ихъ тѣла, прекращается ѣдкость и жестокость смертоносной ихъ горечи, и своими руками давитъ ихъ, какъ саранчу. Приближается ли онъ къ людямъ, — и внимаютъ ему, какъ Господу. И что говорю о людяхъ? Даже демоны, при всей наглости и злобѣ своей, при всей высоковыйности гордыни своей, приближаясь къ нему, дѣлаются, какъ прахъ; вся злоба ихъ теряетъ силу, разрушаются козни ихъ, бездѣйственными остаются злоухищренія ихъ.

Теперь, поелику показали мы величіе чести смиренію отъ Бога и сокрытую въ немъ силу, то покажемъ уже, что́ есть самое смиреніе, и когда человѣкъ удостоивается пріять оное въ томъ совершенствѣ, какого оно достигаетъ. Сдѣлаемъ также различіе между смиренномудрымъ по видимости и между сподобившимся истиннаго смирнномудрія.