Вот поэтому-то и хотя перед лексикографами стоит задача наводить порядок и сколько-то систематизировать, не могу не думать, что у многих время от времени должно случаться нечто вроде нервного срыва. Просматривая голубые каталожные карточки, я задавалась вопросом, знал ли мой маунтвизелирующий собеседник XIX века понятие
К нашему удивлению, политика Пип в поиске любого слова, пусть даже отдаленно относящегося к кошкам, принесла дивиденды. Она занялась складыванием небольшой стопки карточек, в которых мы могли опознать маунтвизели, у дверного косяка, а потом в конверт.
– Ах ты скотина, – шипела она. – Только послушай, Мэллори: «
– Да вообще.
– Да вообще. А – вот еще хорошее: «
Не нравилось мне так думать о нашем неведомом маунвизельере. Я его предпочитала видеть кем-то нацеленным на хаос, на разрушение – тем, кого восторгает и мотивирует прокрадываться везде и смеяться последним. Если позволю проступить более нежному его портрету – рискую тем, что он может мне понравиться. Он, она, оно. Он. Скажем,
Мне вовсе не хотелось ему покровительствовать. Я не желала увлекаться тем, что многие словечки являли мелкие милые наблюдение, незначительности. Листая каталожные карточки, я поймала себя на том, что надеюсь: в них не определяется ничего совершенно ужасного или опасного. Не хотела я, чтоб такое подпало под его ответственность, – тот мир, который он придумывал определять. Прекрасно, если это означало, что его мир мал. Ему незачем были грандиозные заявки. Мне гораздо удобнее с теми, кто едва управляется с самым минимумом.
Мы продолжали разбирать, разгребать и расхлебывать каталожные карточки, выискивая следы того примечательного пера и любые другие подсказки. Мы менялись местами: кому сидеть на стуле, а кому стараться не упасть с подоконника – каждые полчаса и сравнивали, сколько маунтвизелей каждая из нас сумела отыскать. У меня оказывалось немного больше, чем у Пип, поскольку я быстрее засекала особый почерк, но она проворнее проверяла онлайн, не задокументированы ли эти слова еще где-либо в английском языке. Читая, Пип покусывала губу. Ее стоматолог как-то сказал ей, что во сне она скрежещет зубами –
– Считаешь, Дейвид будет доволен нашим уловом? – спросила она.
– Доволен, что сумеет их отсеять, конечно. – Я сложила воедино самые недавние из разоблаченных фиктивных статей, нарушив их алфавитный порядок.
– Кто б ни набрасывал это, он явно мыслил на буквы «С» и «П», – сказала Пип.
Мы продолжали просеивать.
– Чудной он человек, этот твой начальник, – немного погодя произнесла Пип. – Ты так не считаешь?
Я на нее цыкнула.
– Он в соседнем кабинете.
– Интересно было сегодня утром наложить лицо на имя. Я хорошенько его рассмотрела, пока он ел мороженое и ждал, когда полиция даст отбой.
– И что скажешь?
Она пожала плечами.
– То есть я понимаю, что это его страсть. Труд всей жизни. Но пытаться все это оцифровать – «Суонзби» ж не то чтоб когда-нибудь в самом деле заменил собой «ОАС» или «Британнику», правда? В смысле, «Суонзби» известен лишь тем, что не завершен. Что в нем ошибки и он слегка эксцентричен.
Я согласилась, но было ощущение, что своему месту работы я задолжала кое-какую презумпцию невиновности.
– У Дейвида есть цитата насчет ошибок, которую он любит твердить. Я тебе вот что скажу: я ее записала себе в телефон, чтобы приводить ему же, если ошибусь, когда буду помогать ему с цифровкой. – Я прокрутила и нашла. – Вот. Из Лжонсона. Это опечатка. Звучит так. Джонсон: «Любой другой автор может стремиться к похвале; лексикограф же может надеяться лишь на то, чтобы избежать упрека, и даже это отрицательное возмещенье покамест дадено было весьма немногим».
– Звонко, – сказала Пип, выслушав вполуха. – Но это не извиняет его за то, что подставил тебя под огонь с теми телефонными звонками.
– Всегда найдется тот, кто стремится все испортить, – ответила я.