Словарь лжеца

Трепсвернона кольнуло ревностью: сам он свежим взглядом увидеть ничего этого не мог. Вообразил, как София ходит между конторок – мимо его конторки! – в опустевшей зале, как путешественница, от которой не требуется ни быть чем бы то ни было занятой, ни даже выглядеть занятой, как здешняя служащая, от кого могут этого потребовать ее занятия. Трепсвернон представил, как сам проходит через эту залу и при этом занят лишь досугом и развлеченьем. Для него зала теперь слишком уж прочно связалась со службой, коя в ней выполнялась, она была синонимом затекшей шеи и мозолей на среднем пальце, натертых от многих лет писания. Никакие головные боли – мост мост мост – от перепроверки источников, вероятнее всего, не мучили ум Софии, когда шла она сквозь самую сердцевину «Суонзби-Хауса», – и никаких ей попутных мыслей о бумажных порезах, никаких шмыганий Апплтонова носа. Она-то могла ходить как ей было угодно и относиться к Письмоводительской так, словно вступила в монастырь или галерею, смотря по настроению, в грот или склеп, а не в словарь, создаваемый тяжким трудом. Он воображал, как София протягивает палец к какой-нибудь полке с ячеями на стене Письмоводительской, касается их бледно-голубых каталожных карточек, и все это предприятие, его мощь, потрясает ее.

Даже в такой грезе наяву это бы не слилось в образ – он представил себе, как она отдергивает палец, будто ошпарившись.

София произнесла:

– Мы с Теренсом вчера прогулялись по музею после нашего освежающего тет-а-тета в кафе. Ему ужасно было от того, что он вас так отправил, знаете. Теренсу далеко не безразличен этот благословенный словарь, и я по правде считаю, что он этого делается чуточку бесчеловечен. Но еще он сказал, что снова случайно наткнулся на вас вечером в Письмоводительской, и я очень надеюсь, что он извинился, – вас вынуждают трудиться здесь круглосуточно, должна заметить.

– Он упоминал, что видел меня?

– Упоминал.

– Упоминал. – Фрэшем в темноте вчерашнего цоколя, лоб в поту, мисс Коттинэм прячется за неиспользуемыми печатными станками, они хихикают во тьме. Трепсвернон уставился себе на рукав.

– Вернемся к лестнице? – спросила София. – Не уверена, что этот коридор ведет к чему-то интересному.

Трепсвернон позволил ей взять себя за руку, и они вернулись туда, откуда пришли.

– Быть может, Фрэшем упоминал при вас, чем закончилось мое путешествие на Ха-Ха-роуд?

– Нет, этого не говорил. Чем-то интересным?

Странный ужасный цвет, не поддающийся определению.

– Нет.

– Язык никогда не спит, я полагаю, – произнесла София и рассмеялась. То был тугой, высокий смех – и его Трепсвернон узнал. Он мог бы составить целый словарь фальшивого смеха. Этот хохоток звучал, как тот выпад, каким он сам пользовался, если рот ему марало тревогою и от нее напрягалось горло: так смеялся он лишь для того, чтобы скрыть голос, каковой иначе надломится от чувства. Пока шли они, Трепсвернон наблюдал, как она поглядывает на потолок – словно бы взять себя в руки.

– Мисс Сливковна…

– Меня не так зовут, – ответила София, и вновь тон ее был бодр. Словно сие был незначительный факт. Трепсвернон замер на месте. Однако она шла дальше, и ему пришлось поспешать за нею, дабы не отстать.

– Прошу прощенья? – проговорил он.

– Я сама виновата.

Мост мост мост.

– Вы имеете в виду… Я обращаюсь к миссис Теренс Кловис Фрэшем?

В коридоре расцвел истинный смех Софии, и на сей раз настал ее черед остановиться. Она смеялась ему в лицо с бесхитростной, настоящей человеческой радостью.

– Нет, что вы, не так! Вычеркните это из своих книжек!

Трепсвернон закопошился.

– Боже правый, бедняга, нет же! – София смахнула со щеки рожденную весельем слезу. – Ах, простите меня.

Трепсвернон ждал.

– Я не привыкла сообщать свое настоящее имя кому бы то ни было… – Она умолкла, дабы погладить Тите-кота, спавшего рядом. – Боюсь, вы застали меня в миг импровизации, когда я представлялась.

– Если не ошибаюсь, – произнес Трепсвернон, который не ошибался, – представил вас этим именем Фрэшем.

– Вот как? – Смех Софии флейтою взмыл вверх. – Похвальная зоркость к подробностям, конечно. Уверена, вы правы. Мы хорошая артель, Теренс и я – мне порой гораздо полезнее в таком следовать за ним. Не опровергать его реплику, а, возможно, немного развивать ее. Но я вижу, что расстроила вас, – произнесла она откровенно и с гримаской извиненья, – и мне жаль, что я не сообщила вам правду. – Она выпрямилась и улыбнулась, кожа у глаз разгладилась. – Имена, в конце концов, пешечка, не должны иметь такого значенья.

– Я б Фрэшем ближе того расстояния, на какое способен его отпихнуть, к себе не подпускал бы, – произнес Трепсвернон.

– Да, – сказала София и убрала свою руку от его руки.

– И, быть может, – вы меня простите, – наверное, я понимаю о нем – его – больше, нежели вам уже может быть известно.

– Думаю, известно мне и так уже почти все. Я знаю почти все о многом – или многое почти обо всем, смотря что лучше звучит.

Сжатость и решительность были необходимей дыханья.

– Вчера я видел его, – произнес Трепсвернон. – Вчера, прошлым вечером…