Словарь Сатаны

Я был поражен и напуган — не только увиденным, но и сопутствующими обстоятельствами. Пока мы поднимались, я не один раз обозревал открывавшуюся моим глазам улицу. Как можно было не обратить внимания на эту жуткую картину, такую заметную в лунном свете? Немного придя в себя, я обратил внимание, что на мужчине был вечерний костюм; распахнутое пальто позволяло видеть фрак, белый галстук-бабочку, накрахмаленную манишку, в которую вошел меч. И — о, ужас! — если не брать во внимание смертельную бледность, у трупа был облик моего попутчика! Черты лица и все детали одежды — точь-в-точь как у доктора Дорримора. Смущенный и испуганный, я повернулся к живой копии, но доктора рядом со мной не было. Страх мой усиливался, и я быстро пошел в обратную сторону, туда, откуда пришел. Но не успел я сделать и несколько шагов, как кто-то остановил меня, сильно сжав плечо. Я чуть не вскрикнул от ужаса: рядом со мной стоял мертвец, меч по-прежнему торчал из его груди! Свободной рукой он вытащил оружие и швырнул в сторону. От лунного света драгоценные камни на рукоятке и незапятнанное лезвие ярко вспыхнули. Меч, звякнув, упал на тротуар и — исчез. Доктор, вновь обретший природную смуглость, отпустил мое плечо и взглянул на меня с той же циничной ухмылкой, что и раньше. У мертвеца не было такого выражения — это придало мне смелости, и, обернувшись, я увидел освещенный тротуар — пустой до следующей улицы.

— Что все это значит, черт возьми? — грозно потребовал я ответа, хотя сам чувствовал слабость и дрожал всем телом.

— Некоторым нравится называть это шарлатанством, — ответил мой попутчик с грубоватым смешком.

Он свернул на Дюпон-стрит, и до нашей встречи в обернской долине я его не видел.

III

На следующий день после нашей второй встречи служащий гостиницы сказал, что доктор Дорримор из-за небольшого недомогания не покидает своей комнаты. В этот же день я был несказанно счастлив, хотя и удивлен неожиданным приездом на поезде мисс Маргарет Коррей и ее матери из Окленда.

Мой рассказ не любовная история. Я не лжец, а настоящая любовь не может быть правдиво изображена в литературе, находящейся под унизительной тиранией цензуры во имя чистоты Юной Девушки. Из-за губительного господства Юной Девушки — или, скорее, власти лжецензоров, пекущихся о ее благополучии, любовь священный огнь свой скрывает, / нравственность же незаметно тает[53], изголодавшись на диетической еде и дистиллированной воде из запасов ханжей.

Достаточно сказать, что мисс Коррей и я были помолвлены и собирались пожениться. Она и ее мать остановились в той же гостинице, что и я, и в течение двух недель мы виделись ежедневно. Нет нужды говорить, как я был счастлив; только одна вещь мешала мне всецело наслаждаться этими полными блаженства днями — общество мистера Дорримора, которого я был вынужден представить дамам.

Доктор им явно понравился. Что мог я сказать? Ничего плохого я о нем не знал. У него были манеры воспитанного и деликатного джентльмена; а для женщин манеры мужчины — это все. Я был взбешен, когда пару раз видел, как мисс Коррей прогуливается с ним, и однажды опрометчиво воспротивился такой прогулке. Я не смог ответить на вопрос о причинах такой реакции, и мне показалось, что на ее лице промелькнула тень презрения к пустому капризу ревнивца. С течением времени я становился все мрачнее и уже открыто проявлял признаки недовольства и наконец принял безрассудное решение очередным утром вернуться в Сан-Франциско. Но о своем решении никому не сказал.

IV

В Оберне было старое, заброшенное кладбище. Оно находилось почти в центре города, однако ближе к ночи становилось таким жутким местом, что человека туда могло потянуть только в самом отчаянном состоянии. Ограды пришли в упадок, сгнили или совсем исчезли. Многие могилы провалились, на других выросли мощные сосны, чьи корни творили чудовищный грех. Надгробные камни обрушились и раскололись, земля заросла ежевикой, изгородь почти всюду обвалилась, так что коровы и свиньи забредали сюда, когда хотели. Это место стало позором для живых, проклятием для мертвых, кощунством против Бога.

Вечером того дня, когда я принял безумное решение бежать от того, что было мне дорого, я оказался в этом близком моему настроению месте. Свет месяца призрачно струился сквозь листву, раскрашивая ее неровными пятнами и открывая многое из того, что иначе было бы не видно, а черные тени, казалось, сговорились скрывать до нужного времени свои мрачные тайны. Проходя по тому, что когда-то было гравийной дорожкой, я увидел, как из сумрака выступила фигура доктора Дорримора. Сам я находился в тени и стоял, сжав кулаки и стиснув зубы, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не броситься на него и не задушить. Через минуту вторая фигура выступила из тени и бросилась к нему в объятия. То была Маргарет Коррей!