Словарь Сатаны

Н.А.: Очень может быть. Эту короткую историю никогда не отклоняло ни одно издание. Но с каждым разом она становится все лучше. Когда она впервые вышла в «Верэсити», редактор сказал, что эта история стоила ему сотню подписчиков. Так что отметьте, каков прогресс! (Читает.) «Часы — кроме тех, что примерзли к мостовой, — двигались к полуночи. Улицы опустели, и, зная, что календарь предсказал появление в это время молодой луны, фонари послушно погасли. Неожиданно на ближайшей колокольне мощно ударил колокол и взорвал ночную тишину металлическим боем. И тогда зазвонили все часы и колокола, объявляя о приходе Нового года, — они били, колотили, вопили и доконали всех нервнобольных, которые пережили предшествующее воскресенье. Сиротка очнулась от своих грез, оставив кусочек кожи на замерзшем железе фонаря, заломила в отчаянии руки и посмотрела ввысь „с диким беспокойством“[107]…»

В.Р.: В «Монитор» было «с жадными глазами».

Н.А.: Знаю; тогда я еще не читал Байрона. Умница этот Байрон. (Читает.) «И почти тут же к ее ногам упал клюквенный пирог — по-видимому, с небес».

В.Р.: А куда подевались ангелы?

Н.А.: Их вычеркнул редактор «Доброй воли». Сказал, что Сан-Франциско не место для них, но я не верю…

В.Р.: Ладно, ладно! Не важно. Продолжайте вашу маленькую историю.

Н.А.: (Читает.) «Когда она наклонилась, чтобы взять торт, пролетел со свистом сандвич с телятиной, задев ее ухо. Затем она увернулась от пшеничного каравая, но здоровый кусок ветчины упал прямо на ее ноги. Мешок муки лопнул посреди улицы, копченая свиная грудинка напоролась на железный кол. Вскоре связка сосисок обвилась вокруг ее ног — ровно, словно по ней проехал каток. Потом наступило временное затишье — не падало ничего, кроме сушеной рыбы, холодных пудингов и теплого нижнего белья; но со временем ее желания вновь стали материализоваться, и четверть туши бычка взгромоздилась на голову бедной сиротки».

В.Р.: Ну и как редактору «Разумной добродетели» понравилась эта четверть туши?

Н.А.: Проглотил и еще добавил от себя несколько поросят под хреном. Я их вымарал: не хочу, чтобы посторонние примазывались к «Маленькой истории». (Читает.) «Кто-то подумает, что этого уже достаточно, но нет. Постельное белье, туфли, бочки с маслом, сыры, связки лука, реки варенья, бочки с устрицами, дичь, ящики с посудой и стеклом, всякие хозяйственные принадлежности, плиты и тонны угля — все это щедро сыпалось с небес, накрыв ребенка с головой на двадцать футов. Прошло более двух часов, прежде чем погода наладилась; а в половине четвертого огромная сахарная голова рухнула на пересечении улиц Клей и Кирни, и удар от падения потряс почву, как при землетрясении и остановил все часы в городе.

На рассвете на это место пришли добропорядочные торговцы с лопатами и тачками, и не прошло и часа после восхода солнца в новом году, как они уже убрали всю провизию — сложили в погребах и красиво разложили на полках, чтобы продать ее бедным людям».

В.Р.: А малышка — что стало с ней?

Н.А.: Не забегайте вперед. (Читает.) «Когда торговцы добрались до противной сиротки, которая так и не смирилась со своим жребием, кто-то из них принес метлу, и ее аккуратно вымели с этого места. Затем осторожно подняли и понесли к коронеру. Чиновник стоял на пороге своей конторы и, пренебрежительно махнув рукой, сказал мужчине, который держал ее: „Уходите, дружище, вчера ко мне три раза приходил мужчина, пытаясь продать такой же товар“».

Мое любимое убийство [108]

Меня арестовали за убийство матери, совершенное с особой жестокостью, и я ждал суда семь лет. Напутствуя присяжных, судья оправдательного суда заметил, что мое преступление самое отвратительное из всех, что присылали на предмет оправдания.

Тогда поднялся мой адвокат и сказал:

— Ваша честь, преступления выглядят лучше или хуже только в сравнении. Если б вы подробно ознакомились с ранее случившимся убийством моим клиентом собственного дяди, то увидели бы в его последнем преступлении (если это можно назвать преступлением) нежную снисходительность и сыновью заботу о чувствах жертвы. Что же касается пугающей жестокости предыдущего убийства, то она явно изобличает вину моего клиента, и если б почтенный судья, который вел процесс, не был одновременно президентом компании, страхующей от смертных приговоров через повешение, где у моего клиента был полис, его вряд ли оправдали бы. Если ваша честь пожелает выслушать эту историю, которая поможет нацелить ваши мысли на правильный курс, то этот несчастный человек, мой клиент, согласится пойти на то, чтобы рассказать ее под присягой.

— Я возражаю, ваша честь, — заявил прокурор. — Такое заявление относится к разряду свидетельских показаний, а их слушание закончено. Его могли приобщить к делу три года назад, весной 1881-го.

— По закону вы правы, — сказал судья, — и в Суде по вопросам неодобрений и технических подробностей вас, безусловно, поддержат. Но не в Оправдательном суде. Протест отклоняется.

— Возражаю, — настаивал прокурор.