Однажды утром я повесил на плечо „винчестер“ и, дойдя до дома дяди близ Ниггер-Хеда, спросил у тети Мэри, его жены, дома ли он, и прибавил, что пришел его убить. Тетя ответила со своей специфической улыбкой, что многие приходили сюда с такой целью, но потом их отсюда выносили вперед ногами, так что, не в обиду мне будет сказано, она сомневается в успехе моего предприятия. По ее словам, не похоже, что я могу кого-то убить, и, чтобы доказать обратное, я прицелился и ранил китайца, проходившего мимо дома. На это тетя сказала, что знает целые семейства, способные на такие вещи, но Билл Ридли — особая статья. Однако она не скрыла, что дядю я найду по другую сторону речушки в овечьем загоне, и прибавила, что надеется — победит сильнейший.
Тетя Мэри — одна из самых здравомыслящих женщин, которых я знал.
Когда я нашел дядю, тот стоял на коленях и свежевал овцу. Увидев, что у него нет в руках ни ружья, ни пистолета, я не пристрелил его, а, подойдя ближе, тепло поздоровался и что есть силы шарахнул по голове прикладом ружья. У меня хорошая подача, и дядя Уильям свалился на бок, потом перекатился на спину, вытянул руки и задрожал мелкой дрожью. Пока ноги и руки ему не повиновались, я схватил его рабочий нож и перерезал дяде сухожилия. Вы, конечно, знаете: если лишить пациента tendo Achilles[109]
, он не сможет ходить — это все равно что лишить его ноги. Я разрезал сухожилия на обеих ногах, и когда дядя пришел в себя, он был в моей власти. Оценив ситуацию, дядя сказал:— Сэмюел, ты взял меня на мушку и потому можешь позволить быть великодушным. Прошу только одного — донеси меня до дома и прикончи рядом с семьей.
Я ответил, что просьба в пределах разумного, и обещал так и сделать, если он позволит положить его в мешок из-под пшеницы; так будет легче нести, и соседи, если их встретим, не станут отпускать разные шуточки. Он со мной согласился, и я принес из амбара мешок. Тот, однако, не подошел по размеру — был слишком коротким и слишком широким; поэтому я согнул изувеченные дядины ноги, прижав колени к груди, и в таком положении запихнул его внутрь, затянув мешок выше головы. Дядя был грузный мужчина, и мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы взвалить мешок на спину. Так я, пошатываясь, прошел какое-то расстояние, пока не увидел веревку, которую дети набросили на дубовый сук. Здесь я опустил мешок и уселся на него отдохнуть, а зрелище веревки натолкнуло меня на счастливую мысль. Через двадцать минут дядя, по-прежнему находясь в мешке, свободно раскачивался по воле ветра.
Я снял веревку, один конец туго обмотал у горла мешка, другой — перебросил через сук так, чтобы он не доставал приблизительно пяти футов до земли. Укрепив его также у горловины мешка, я мог с удовлетворением наблюдать, как дядя превратился в большой прекрасный маятник. Должен прибавить, что он не совсем понимал характер происходящих с ним по отношению к внешнему миру перемен, хотя справедливости ради надо признать, что он в любом случае не стал бы тратить время на пустые увещевания.
У дяди Уильяма был баран, известный всей округе драчун. Он всегда пребывал в состоянии хронической ярости. Какое-то глубокое разочарование, идущее из детства, испортило его характер и заставило объявить войну всему миру. Сказать, что он хотел бы забодать нечто достижимое, все равно что не сказать почти ничего: он записал во враги всю вселенную и действовал молниеносно, как летящий снаряд. Дрался он как тысяча чертей и парил над землей, пронзая воздух как птица; он описывал немыслимые параболы, прежде чем спикировать на жертву под нужным углом и сохранить скорость и массу. Его движущая сила, измеряемая в фут-тоннах, была просто невероятной. Люди видели, как он одним ударом в упрямый лоб прикончил четырехлетнего быка. Ни одна каменная стена не выдерживала его натиска, ни одно дерево не было достаточно крепким, чтобы устоять, — баран расщеплял ствол в щепки, а гордую крону затаптывал в грязь. И вот этот суровый и безжалостный зверь, этот настоящий удар молнии, этот монстр преисподней сейчас отдыхал под сенью ближайшего дерева и видел сны о победах и славе. Именно с целью вызвать барана на поле битвы я и подвесил его хозяина на сук.