Словацкие повести и рассказы

Под застрехами сушились косицы луковиц и чеснока, концы полотен либо новое сукно; из сараюшек торчали изогнутые лезвия кос, грабли и ворошилы; на задних слепых стенах, как обычно, висели рамы кросен, старые бёрда, порванные решета; на гумне валялись сломанные колеса, ржавые обручи, рассохшиеся кадки, кое-где даже волокуши и плуги; перед конюшнями громоздились кучи свежего навоза — около них не просыхали лужи навозной жижи; возле многих дверей уже стояли пустые ведра. Вероятно, их вынесли женщины, собираясь набрать воды из колодца, который поджидал их посреди села.

Только шагов и голосов не было слышно ни на одном дворе. Люди теснились в темных горницах, пристально вглядывались в холодный рассвет, пробирающийся внутрь, сквозь запотевшие стекла крохотных окон; люди в беспокойстве заламывали руки и напряженно ждали. Все они, без сомнения, расслышали грозное грохотанье, которое нежданно и грубо нарушило их мирное пробуждение и привычные приготовления к трудовому дню.

В этом грохоте звучала угроза. У многих от недоброго предчувствия екнуло сердце. Мысли стремительно вырвались из клубка привычных представлений и теперь не могли отыскать более или менее надежной точки опоры. В конце любого, сколь угодно смелого их взлета повисал один-единственный и, к удивлению, на сей раз у всех одинаковый вопрос: что дальше? Ответа ждать было неоткуда. Горы только-только отзвучали. Небосклон над застывшими их вершинами заливало молочным светом: на восточной стороне, где долина расширялась, — ярче, на противоположной, затененной бесконечными горными грядами, — бледнее.

Но кухарке священника уже было невмочь таить свой страх под тесной кофточкой. Отказываться дальше от более решительных действий было выше ее сил не только потому, что ее пылкому темпераменту время от времени необходимо было излиться, но, главное, потому, что от волнения у нее распирало грудь и вылезали из орбит глаза. Она уж и так столько времени сдерживалась, просидев на кухне одна, покойно и глубоко сложив на коленях руки, как и подобает кухарке; душой и телом предавшись воле божьей, она чутко, будто мышь в норке, ловила подозрительные шорохи, шелестевшие в знакомых и незнакомых углах дома под надежной охраной мощных старых стен и широкой, на крепкие дубовые переплеты положенной крыши. Эти шорохи чем далее, тем более нарушали беспредельность и глубину ночного покоя. Кухарке стало душно в этом тесном помещении, явно не предназначенном ни для отдохновения, ни для переживаний.

Пересчитав выстрелы на пальцах и наглядно убедившись, что не ошиблась, кухарка выскочила из кухни и, хотя подъем по витой лестнице на второй этаж, где задержался пан священник, был для нее довольно труден, почти бегом вскарабкалась наверх, не замечая того, что старые деревянные ступеньки опасно прогибаются и дрожат. Поднявшись и едва переведя дух, кухарка помчалась дальше, словно головокружения были неведомы ей. Она забыла даже прикрыть рукой вырез у жакетки, как делала всегда, собираясь предстать пред их малостью паном проповедником. Она, казалось, растеряла всякий разум, что шевелился в ее голове всякий раз первого числа, когда ей приходилось доставать из кошелька пять шестаков для бедного приходского ученика. Своей широкой юбкой она словно раздвинула затхлый, пропахший плесенью воздух; локтями стерла пыль со стен, будто ей не хватало свободного пространства; пыхтя из последних сил, которые все-таки дремали в ней, добралась наконец до самого предела узкого и темного коридора и без стука ввалилась в комнату.

Там, в углу, на верхней доске молитвенной скамейки, в медном светильнике покойно мерцала свеча. По-видимому, она горела довольно давно, — растопившийся воск уже залил всю подставку. Светлое пламя подсвечивало снизу бессильно вытянутые ноги, изогнутые бока и запавший живот распятого, висевшего прямо над молитвенной скамейкой, нижнюю часть рамы и роговой футляр удлиненных настенных часов с застекленной дверцей, за которой время от времени мелькал, равномерно раскачиваясь, блестящий диск маятника; сверху свет падал на лысину старика, голова которого покоилась на раскрытой книге, — на спутанные пряди редких волос за ушами, на локти подложенных под голову рук, на предплечья и плечи.

Это был священник.

Побежденный во время молитвы усталостью, он уснул.

Стоило кухарке резко растворить двери, как пламя свечи заволновалось. Сияние в углу стало ярче. Оно метнулось было вверх по стенам к самому потолку. Потом, однако, опало. Между предметами обстановки и образами на стене возникло беспокойное волнение, как будто вся комната пришла в движение.

Священник обернулся.