Словацкие повести и рассказы

И кухарка с готовностью вызвалась пойти за пономарем. По крайней мере можно будет заглянуть в деревню, разузнать новости. В доме священника теперь из каждого угла веет такой тоской!

— Пожалуй, так будет лучше всего, — не раздумывая долго, согласился священник. Но оставшись в одиночестве, со вздохом признался себе: вот, докатилось и до нас — и стремительно подошел к окну.

На улице уже рассвело. Даже сквозь мутный налет росы, которая, сгущаясь, мелкими каплями стекала по стеклу на мокрые рамы, довольно явственно просачивалось осеннее утро. Под окнами дома раскинулся запущенный сад, где было много деревьев, кустов крыжовника, смородины, сирени, а дальше виднелись заборы соседних садов, за ними — опустевшие тихие поля, резко взбегающие от низин вверх, к синеватым горам. Небосвод над ними приметно оживал. Подсвеченное по краям горизонта небо было чистым и высоким, оно словно приготовилось освободить путь солнцу. Судя по всему, день обещал быть очень хорошим.

Священник нервно сжимал пальцы. Пожалуй, он несколько припозднился. Он хотел быть в горах раньше. И сделал все, чтоб не заснуть. Когда его одолела дремота, он зажег на молитвенной скамеечке свечу, раскрыл книгу и начал молиться. Иной раз ему удавалось таким образом преодолеть тягчайшие мгновения. Но сегодня усталь победила волю. Он даже не заметил, как уронил голову на книгу.

В этом, правда, не было ничего удивительного. На склоне лет некоторые задачи уже не под силу человеческому организму, никакие меры предосторожности не могут ему помочь. Тело ускользает из-под контроля сознания и ведет себя как самостоятельная, неуправляемая сущность; довольно уже служить душе, довольно напряжения.

Священник проложил свою жизненную борозду. Тридцать лет расчищал он пашню, унавоживал виноградники господни в этом забытом всеми углу, откуда любой паломник стремится выбраться, коли не хочет, чтоб его кости обглодали лисы. Он пришел сюда молодым капелланом в черной блестящей сутане, которую приобрел на последние гроши, оставшиеся от наследства, и с новым, переплетенным в кожу требником — подарком епископа, полученным при посвящении. Нынче уже никто не угадал бы, какого цвета была прежде сутана и не взялся бы подсчитать листы требника. Он сам едва ли припомнил бы ту минуту, когда впервые с трепетом и восторгом новичка вступил на деревенскую ниву и впервые встретил растерянные взгляды своих прихожан. Это в самом деле было очень давно. С той поры в памяти его столпилось множество впечатлений. За новыми, светлыми, еще свежими скрывались более давние, померкшие и повыветрившиеся; забившись в самую глубь души, они распадались, ибо время летело стремительно. Дни просачивались из-за гор, земля плодоносила и отдыхала, небосвод то голубел, то покрывался тучами, и, послушно этому закону, цвели и темнели луга. Чудесные мгновенья сменялись грозными бурями, люди то пели песни, то грустили; после гроз над долиной всегда красовались яркие радуги. Край, раскинувшийся за окном, много раз менялся; вместе с ним менялись люди, и часто — благодаря влиянию нового проповедника.

Перво-наперво он похоронил старого священника, который следил за каждым его шагом и потчевал одной лишь гнилой капустой; потом изгнал из прихода дьявола в образе человеческом — кухарку, которая возомнила, будто новый священник, так же как и прежний, должен быть у нее в подчинении, и всякий раз, пока она на кухне топочет ногами или швыряет об цементный пол тарелки, отсиживаться в укрытии, спасая свою голову и хребтину. Он привел новую кухарку — это была душа робкая, скромная и непритязательная, как овечка.

Он отучил людей жевать табак и хлестать вонючий спирт, выстроил школу, подновил церковь, потом вверху на перевале, где какой-то бедолага по собственной воле лишил себя жизни, воздвиг огромный железный крест. Из года в год следил он за исполнением обетов, данных верующими; много новых поколений, родившихся на этом свете, осенил крестным знамением; многих, как положено, приуготовил и проводил в мир иной. На все это требовались мужество и силы. Вполне естественно, что силы иногда изменяли ему, вот как сейчас; на веки и члены наваливалась тяжкая усталость, которую он часто уже не мог преодолеть.