Словацкие повести и рассказы

Лишившись единственного глаза, конь вслепую наносил удары во все стороны. Вот он взбрыкнул задними ногами и, напуганный криками толпы, понесся во весь опор. Ничего не видя, жеребец обрушил свои копыта на грудь Запоточного, подковой попал в правый висок, затем налетел на каменную изгородь сада. Он так покалечился, что его пришлось тут же пристрелить.

Магдалена в ужасе причитает, однако на этот раз я в первую очередь бросаюсь к Запоточному, поднимаю его, но он бессильно поникает на моих руках. И тогда до меня доходит, что все кончено. Яно даже не шевельнулся; из раны на виске, затекая в глаза, сочилась кровь.

Убедившись, что Яно мертв и помочь ему уже нельзя, я опустил тело на землю. Как потом установил врач, у него были сломаны два ребра, еще одно — дало трещину. Удар в голову оказался смертельным. Яно мгновенно испустил дух.

Между тем кое-кто из мужчин уже протиснулся в прорубленную дыру. Я сбил топором замки с ворот и калитки и впустил всех во двор.

Вероятно, сбежалось полдеревни; дорога тоже была запружена людьми. Через толпу, горько оплакивая злосчастного брата, пробиралась его сестра.

Даже мне стало немного жаль Запоточного. А не я ли горел желанием рассчитаться с ним? Ведь он вынудил меня пойти на крайность — навеки отречься от Магдалены ради общего спокойствия и ее счастья. Но разве могла она быть счастлива без меня? Хорошо, что он тогда не явился к священнику! А не явился он, я думаю, потому, что судьба всех нас уже была предопределена.

Хоронили Запоточного на третий день.

Я стоял в толпе и смотрел на гроб и на Магдалену. Она плакала и я готов был допустить, что она искренне скорбит о смерти своего деспота. У меня появились основания полагать, что вопреки всему Магдалена любила мужа. Впервые так остро я почувствовал себя незваным гостем.

Но она не любила его. В этом я убедился позднее. Как и все, Магдалена оплакивала лишь неудачника. Да еще себя оплакивала она, свою горемычную жизнь.

— Теперь все изменится, — ласково сказал я ей в утешение, когда вечером того же дня мы со священником и сестрой Яно навестили ее в доме Запоточного.

Но мне показалось, что она даже мысли не допускает о чем-то светлом и радужном. Что к моим словам она глуха. Что она забыла прикосновения моих рук и мои объятия, забыла, что когда-то нежность ее, подобно легкому дуновению, овевала мое обветренное лицо, что прежде она охотно говорила о счастье и добре. Теперь же я чувствовал: наши слова причиняют ей только боль.

— Или ты не рада, — спросила у нее сестра Запоточного, — не рада, что мы пришли тебя утешить, Магдалена?

В растерянности она не знала, что ответить.

— Я хочу, Магдалена, — вступаю я в разговор, — хочу, чтобы ты устроила свою жизнь так, как тебе заблагорассудится; теперь ты вольна распоряжаться собой…

— Не понимаю, чего вам от меня надо, — вымолвила она наконец.

Я склонился над столом, за которым мы сидели. Я сознавал, что обиняком ничего не сумею сказать и решил действовать напрямик.

— Я приехал за тобой, потому что ты этого хотела. Все, что обещал тебе, исполнил. Вот только не знаю, готова ли выполнить свое обещание ты.

— Я вдова Запоточного, — отрезала она, скорбно подчеркивая каждое слово.

— Знаю, — подтверждаю я, стараясь подавить волнение, — знаю, что ты вдова Запоточного, но это для меня не помеха.

— Он овладел мной еще до замужества, и у меня должен был родиться ребенок, — умышленно выдвигает она доводы, которые, как ей кажется, могут охладить мой пыл.

— И это мне известно, Магдалена, — признаюсь я чистосердечно, — но не понимаю, почему я должен отвернуться от тебя.

— Потому что я обещала, — крикнула она, — дождаться тебя чистой и непорочной, но… не сумела, Петер. — Она заплакала.

— Я все знаю, Магдалена, и тебе незачем оправдываться. Что было, то было, — уговариваю я ее. — Зачем вспоминать о том, что миновало? Давай лучше подумаем о будущем.

А в недалеком будущем нас ожидает мирное и полное счастье. Оно взойдет рожью на турчанских полях, пшеницей на бескрайних нивах, которая будет колыхаться на ветру. Распустится листьями и цветом фруктовых деревьев в саду. Распустится в нас самих и затопит, как разлившиеся реки затопляют берега. И сколь ни сильны мы, нам не устоять, потому что это сильнее нас… Люди привыкли называть это счастьем, мы же с тобой, моя Магдалена, назовем это жизнью.

Так говорил я ей, и мои слова отнюдь не были теми красивыми словами, которыми обольщают женщин и о которых она упоминала тогда, лежа на влажном мягком мху в залитой лунным светом долине. Нет! Я говорил ей так потому, что чувствовал так, потому, что был готов принять счастье.

Мне показалось, что Магдалена немного смягчилась. Утешать ее помогала мне сестра Яно.

А чего не сумели сделать мы, то удалось священнику. До поры до времени он не вмешивался в наш разговор, расхаживая по горнице и делая вид, будто рассматривает картинки на стенах. Только когда я умолк, он приблизился к нам и помог склонить Магдалену на мою сторону.