Слово для «леса» и «мира» одно

Харфекс не поддался на провокацию. Он болезненно хмурился.

— Нам необходимо немедленно покинуть этот мир, — сказал он.

— Теперь вы понимаете, почему я все время хочу выбраться куда-нибудь, лишь бы подальше от вас? — спросил Осден с каким-то патологическим добродушием. — Ведь ощущать его тягостно, страх другого!.. Будь бы это животным сознанием! С животными я могу установить взаимосвязь. С кобрами, с тиграми я лажу — более высокий интеллект обеспечивает свои преимущества. Меня следовало бы использовать в зоопарке, а не прикомандировывать к экспедиции… Если бы я мог добраться до сознания этой чертовой глупой репы! Не будь это таким оглушающим… Я ведь и сейчас воспринимаю не только страх. А до паники в нем была… ну, безмятежность. Тогда я не сумел этого осознать, я не представлял, как оно огромно. Воспринимать одновременно весь дневной свет и весь ночной мрак. Все ветры и затишья вместе. Зимние созвездия и летние созвездия в единый миг. Иметь корни и не иметь врагов. Быть целостностью. Понимаете? Никаких вторжений извне. Никаких других. Быть единством…

«Он впервые заговорил!» — подумала Томико.

— Против него вы беззащитны, Осден, — сказала она вслух. — Ваша личность уже подверглась изменениям. Вы уязвимы. Возможно, мы не все потеряем рассудок, но с вами это произойдет непременно, если мы не улетим теперь же.

Он заколебался, а потом посмотрел на Томико, в первый раз посмотрел ей прямо в глаза — долгим тихим взглядом, прозрачным, как вода.

— А что толку мне было от рассудка? — сказал он насмешливо. — Но кое-в-чем вы правы, Хайто. Тут есть смысл.

— Нам надо отсюда выбраться, — пробормотал Харфекс.

— Если я уступлю ему, — задумчиво сказал Осден, смогу ли я вступить в общение?..

— Под «уступлю», — быстро и нервно перебил Маннон, — вы, если не ошибаюсь, подразумеваете, что перестанете проецировать назад эмпатическую информацию, которую получаете от этого единого растения, перестанете отражать страх и вберете его. Это либо тут же убьет вас, либо загонит в полную психическую изоляцию, в аутизм.

— Почему? — спросил Осден. — Оно отвергает. Но и я отвергаю, потому что в этом мое спасение. У него нет интеллекта, а у меня есть.

— Не тот масштаб. Что может сделать один человеческий мозг против чего-то столь огромного?

— Один человеческий мозг способен улавливать закономерность в масштабе звезд и галактик, — ответила Томико, — и истолковать ее, как Любовь.

Маннон перевел взгляд с Осдена на нее, потом обратно. Харфекс молчал.

— В лесу было бы легче, — сказал Осден. — Кто из вас отвезет меня туда?

— Когда?

— Теперь же, пока вы еще не свихнулись или не впали в буйство.

— Я отвезу, — сказала Томико.

— Никто из нас, — сказал Харфекс.

— Не могу, — сказал Маннон. — Мне… мне страшно. Я разобью реаверт.

— Возьмите Эсквану. Если мне удастся, он послужит медиумом.

— Вы одобряете план сенсора, координатор? — спросил Харфекс официальным тоном.

— Да.

— Я против. Однако я полечу с вами.

— Мне кажется, у нас нет выбора, Харфекс, — сказал Томико, глядя на лицо Осдена — безобразной маски больше не было, оно светилось, как лицо влюбленного.

Оллеру и Дженни Чон, которые играли в карты, чтобы укрыться от мыслей, приходящих со сном, от нарастающего внутри них ужаса, затараторили как напуганные дети:

— Оно… ведь оно в лесу, оно схватит вас…

— Боитесь темноты? — насмешливо спросил Осден.

— Но вот же Эсквана, и Порлок, и даже Аснанифойл…

— Оно не может причинить вам вреда. Это просто импульс, пробегающий по синапсам, ветер, струящийся между веток. Это только кошмар.

Они взлетели. Эсквана по-прежнему крепко спал, свернувшись в заднем отсеке. Томико вела реаверт, Харфекс и Осден молча вглядывались в темную полосу леса по ту сторону прерии, серебрящейся в свете звезд.

Они достигли темной полосы, пересекли ее. Теперь под ними был мрак.

Томико снизилась, ища места для посадки, хотя все в ней отчаянно требовало взлететь как можно выше, выбраться отсюда, спастись. В лесу жизненная сила всепланетного растения ощущалась особенно, и его паника захлестывала их черными волнами. Впереди мелькнуло светлое пятно — голая вершина крутого холма, чуть выступающая над черными абрисами вокруг, над не-деревьями, над царством корней, над частями единого целого. Она посадила реаверт на вершину, посадила неуклюже. Руки, сжимавшие рычаг управления, были скользкими, словно она намылила их холодным мылом.

Теперь их окружал лес — черная стена в темноте.

Томико съежилась и закрыла глаза.

Эсквана застонал во сне. Харфекс, застыв, дышал прерывисто и хрипло. Он не шелохнулся даже тогда, когда Осден перегнулся через него, открывая дверцу.

Осден встал. Когда он задержался, сгибаясь в дверце, смутное свечение приборной доски позволило различить на фоне мрака его спину и забинтованную голову. Томико трясло. Она не могла поднять головы.

— Нет, нет, нет, нет, нет, — шептала она. — Нет. Нет. Нет.

Внезапно Осден быстро и бесшумно спрыгнул из проема двери во мрак. И исчез.

— Иду! — произнес гигантский голос. Беззвучно.

Томико закричала. Харфекс кашлянул. Казалось, он старается встать. Но не встал.