Слово и событие. Писатель и литература

Не один историк философии говорил нам, что пользуется старым переводом аристотелевской «Метафизики» А. В. Кубицкого (1934), а не его «подвергшимся значительной переработке» переизданием (1975). И действительно там, несмотря на все недостатки, есть неуловимая целость, помогающая осмыслить детали, а тут слишком часто ощущается томительная подгонка в каждой фразе «сверенной с оригиналом», в целом рассыпающейся словесной оболочки.

Издатель или ответственный редактор не оператор при переводческой машине. Никакое редакционное вмешательство не вернет тексту живой творческий жар, если его там не было с самого начала. Нелепо думать, что какую-то «научность» перевода можно гарантировать путем пословного «приближения» к оригиналу. Научное достоинство его так же определяется не только этим, как достоинство философа определяется не только правильностью отдельных суждений, из которых состоят его фразы. Да переводчиком философского наследия так или иначе может быть только один из ведущих специалистов, соединивший в себе достоинства ученого и литератора. Только от переводчика зависит, чтобы голос классика не превратился в неведомо чье глухое эхо, неизвестно к кому и зачем обращенное. И в стране достаточно философско-литературных сил, чтобы ни один том серии под обманчивой картиной завершенности, создаваемой тиснеными русскими словами на обложке, не скрывал ничего увядшего по пути из исторической дали, ничего половинчатого, сырого, недоосмысленного, засоряющего головы. В воспитании спящего читателя, упомянутого выше, первая роль снова принадлежит переводчику. Он один в силах придать стилю своего автора свежесть, жизнь, серьезность, захватывающую остроту парадокса и интеллектуальной провокации, которые и в свое время, в другой языковой среде и другой культуре, умели разбудить и увлечь не только мудрецов.

Залогом успеха главного компонента «Философского наследия», когда каждый том станет полноценным введением в кругозор отечественной мысли произведений пусть спорного, полного трагизма и проблем, но всегда выдающегося ума, будет лишь тщательный отбор переводов с допущением возможности конкурса, включением альтернативных переводов при переиздании, а главное, опять-таки организация систематического обсуждения. Надо ожидать в скором времени появления в одном из академических философских или филологических журналов отдела критики философского перевода. Такой отдел в свою очередь даст уникальный материал для истории понятий, что быстро скажется на уровне последующих томов. Сознавая несоразмерность этой огромной темы рамкам статьи, приведу только один пример. Первая фраза первого в аристотелевской системе трактата (Аристотель, Сочинения, т. 2, М., 1978, с. 53) звучит по-русски так: «Одноименными называются те предметы, у которых только имя общее, а соответствующая этому имени речь (logos) о сущности разная». Формулировка явно неудачная. Омонимическая «речь» тоже одинакова, например при произнесении слов мир – мир, имеющих разные смыслы, она одна и та же. Но обсуждение такого случая могло бы стать ступенькой в осмыслении бездонного греческого логоса.

Переводчиком у нас называют и составителя подстрочника, живого носителя словаря, и человека особого призвания, которого тот или иной писатель, мыслитель выбрал своим соавтором, полномочным представителем в другой культуре. Издатель и редактор «Философского наследия» вправе иметь дело только со вторым, и важно, чтобы в его сознании эти две противоположные фигуры никогда не смешивались.