Слово и событие. Писатель и литература

К чему вспоминать эти древности? Они помогают заметить одну вещь, ясную как день и наверное именно поэтому оставляемую без внимания. Она заключается в том, что во всяком тексте нашей культуры мы имеем дело как правило, т. е. чаще всего с переводом, переложением, изложением, рефератом. У Аристотеля есть сочинение «Большая этика», которое явно не было написано им и представляет собой скорее всего сокращенную запись, реферат его лекций. «Большая этика» однако включается в сочинения Аристотеля на таких же правах, как и его другие работы, потому что, будучи явно переложением, она по своей фактуре, по свойствам своего текста все равно очень мало чем отличается от других аристотелевских текстов, которые тоже в сущности представляют собой студенческие записи устных лекционных курсов. Основатель неоплатонизма Плотин был ученик александрийского философа Аммония Саккаса, который сам ничего не написал, а передавал свое учение устно, подобно тому как Сократ, учитель Платона, тоже ничего не писал. Между учениками Аммония Саккаса Гереннием, Оригеном и Плотином был уговор не разглашать этих учений; Плотином этот уговор был нарушен позже всех, когда он переселился в Рим и стал преподавать там философию. Но мало того что плотиновские «Эннеады» это переложение учений Аммония. Они как письменный памятник не принадлежат даже Плотину в том смысле что Плотин тоже был крайне не склонен записывать свои лекции, он был человек устного слова, писать стал по настоянию учеников и «Эннеады» возникли в промежутке между Плотином и его учеником, секретарем, референтом и редактором сирийцем Порфирием.

Достоинством мыслителя в Средние века было не прибавить от себя ничего к принятым учениям. Обещания не вводить новшеств, а только повторять то, что писали и говорили отцы и учители, в разных вариантах служат типичным введением к средневековым философским текстам. Гильом из Конша, философ французского ренессанса 12-го века, учивший скорее всего в Шартрской соборной школе, ставивший подобно всем философам его направления слово, элоквенцию во главу обучения и воспитания, ибо слово первое семя, бросаемое в распаханные борозды природных способностей, отводил самостоятельному творчеству вот какое место: в своей жажде знаний, говорил он, мы раздираем на лоскуты и присваиваем себе пышное одеяние философии и, собственно, этих обрывков философского чужого, давно сотканного платья нам всем бы хватило с излишком, но вот беда, философия, обобранная и голая, плачет и кричит о помощи, и тогда мы должны из жалости к ней снова, но на этот раз своим собственным стилем, сшить воедино разорванные лоскуты и восстановить философии ее платье. Сходная мысль составляет пафос большой книги Джорджа Стайнера «После Вавилона», изложенный нами ниже. Наша культура перелагает в своей истории одно основоположное содержание каждый раз на языки последней современности. Всё новое отталкивается от классических формул.

После Декарта, могут тут возразить, положение радикально изменилось, философия стала авторской. Не совсем так. Количество традиции, сконденсированной в Декарте, резко недооценивается. Дело идет гораздо дальше его зависимости от второй схоластики (Франсиско Суарес), у нас только всё время руки не доходят до того чтобы вдуматься в ситуацию. Новшества Декарта были не содержательными, а стилистическими, понимая стиль конечно не как внешнюю правильность языка, а как строй мысли, который по Жоржу-Луи Леклерку, графу Бюффону, и есть человек (le style c’est l’homme). Из-за того что Ренессанс намного расширил круг привлекаемых в европейской философии базовых текстов, новые философии не перестали быть рефератами, они только стали богаче, многослойнее. Это уже не арифметика, а высшая математика реферативной науки. Была в том особая нужда? Кто знает. Это наверное покажет будущее. Средневековая культура была основана на многократном прочтении одного и того же текста, каждый раз повертывающегося новыми смыслами; культура Нового времени основана на однократном прочтении многих текстов, каждый из которых оттого беднеет, успевает показать только одну сторону дела. Это первый довод против мнения, будто в Новое время философия перестает быть переложением ранних учений. Маркс не скрывал что теория товарного производства и товарного обмена взята им у Аристотеля, иначе не стал бы пользоваться в «Капитале» теми же примерами с сапожником, какими пользовался Аристотель в «Политике».