Слово и событие. Писатель и литература

Историчность языка дает о себе знать не только в его постоянном изменении, но и в бесчисленном разнообразии его проявлений. Тот факт, что например жители одной Новой Гвинеи говорят не менее чем на 100 разных наречиях или что многие национальные языки распадаются на множество диалектов, не может иметь другого (например биологического) обоснования кроме действующей в человеческой истории творческой силы, сплетающей вокруг себя язык как среду. Строят свой язык не только этнические группы, но и общественные слои. В Монголии 18-го века языком религии был тибетский, господствующего класса манчжурский, купечества китайский, культурного общения классический монгольский язык, а обихода его халкинский диалект. Язык английских высших классов имеет черты обособляющегося диалекта. Стайнер упоминает дальше языки детей, возникающие в противовес взрослому, и женские языки, появляющиеся в условиях ясного или скрытого неравноправия.

«Не найти двух исторических эпох, двух социальных классов, двух местностей, где слова и синтаксис работали бы в точности, несли сигналы, тождественные по значению и осмыслению. Не найти и двух таких человеческих существ… Поэтому, принимая речевое сообщение от любого человеческого существа, человек осуществляет акт перевода в полном смысле этого слова». Модель отправителя-получателя, изображающая у лингвистов семиологический процесс, аналогична схеме язык источника – воспринимающий язык, принятой в теории перевода. Поэтому изучение перевода есть по сути изучение языка в его главном, коммуникативном аспекте.

В чем смысл человеческого многоязычия? Стайнер не находит возможным объяснить «безумное разнообразие», которым кишит лингвистический атлас мира, ни биологической, ни даже эволюционной детерминацией. В истории речи не наблюдается целенаправленного движения от менее удачных к более совершенным формам. Мертвые языки (ежегодно поступают сообщения о гибели и исчезновении языков, особенно индейских в Северной Америке) иногда показывают стройность и красоту, недоступную их преемникам. Языковое богатство нередко сосуществует с экономической нищетой и политическим бессилием.

Перебирая мифы и философские учения о различии языков, Стайнер видит повторяющийся образ бытийного первоязыка, маячащего в исторической или онтологической дали. Он проступает в повседневной реальности лишь в искаженных или скрытых формах. Например, различение между глубинными структурами и скрывающими их поверхностными формами реального языка коренится в той же гностической традиции. Гипотеза довавилонского первоязыка издавна придавала переводческой деятельности важное философское и религиозное значение: пусть сейчас черты единого общечеловеческого языка затемнены, перевод возможен только за счет соотнесения частных, случайных форм с их угадываемым истоком. Одни представляют общечеловеческую константу в виде набора универсалий, тогда перевод есть углубление за рамки внешних расхождений языков с целью задействовать сходные и в конечном итоге общие у них начала. Для других отдельные языки суть независимые монады, по-разному укорененные в едином бытии, тогда перевод искусство без заранее заданных правил. Стайнер склоняется ко второму взгляду. Универсальные структуры, даже если они существуют, либо тривиальны и абстрактны, либо настолько глубоки что всё равно недоступны дискурсивному логическому анализу и приоткрываются лишь интуиции.

Теоретически постулат о единой природе символических и познавательных процессов, идущих в глубинах человеческого сознания, не может вызвать возражений. Но хотя рабочая гипотеза универсальной грамматики разделяется многими, теория универсалий пока опирается почти только на невозможность их увидеть. Сформулированные лингвистические универсалии либо формальны и тавтологичны, либо условны и предположительны, хотя бы потому что две трети языков мира неизвестны или мало известны лингвистам. «Анализ фонологических универсалий оказывается довольно примитивным и плоским занятием. Немалое число выводов принадлежит здесь к тому же роду ничего не говорящих общих мест, как утверждение, что все живые существа нуждаются в кислороде» (96). Потом открывают живые существа, которых кислород губит (аэробы). Лингвист Хомский предложил считать, что универсальные структуры расположены не на фонологическом или синтаксическом уровне, а глубже, за пределами активного и даже потенциального сознания. Реально его глубинные структуры суть лишь схемы наблюдаемых конструкций, позволяющие лингвисту выводить вторые из первых посредством логических операций. На уровне этих абстрактных схем грамматика унифицирована. Независимые от контекста структуры, какими бы глубинными они ни были, не помогают пониманию действительной речи. Действующие приемы языка ясней выявляются в деятельности перевода. Чтобы лучше понять их, «мы должны перейти от „глубинных структур“ трансформационной грамматики к более глубоким структурам поэта», художника языка (108).