Слово и событие. Писатель и литература

Второй довод в пользу того, что стихия переложения, пересказа, изложения, реферата не только не ослабла, но усилилась в Новое время, сводится к следующему. Считаясь теперь в большей мере автором чем средневековый, новоевропейский пишущий зато стал в гораздо меньшей мере авторитетом, так что очень мало осознается необходимость читать перечитывать, комментировать именно его. Теперь мало кто не предпочтет идти путем, который Гегель назвал царским, проходить по дебрям философии стремительным шагом, читая только предисловия. Если даже философский текст стал в меньшей мере рефератом чем раньше, хотя с этим можно спорить, зато возросло использование не авторов, а их изложений.

В какой-то мере так было опять же всегда. Так называемые досократики известны нам только по цитатам, переложениям и пересказам у доксографов. К блестящим доксографам принадлежали христианские ересиологи: массу сведений об античной мысли мы получаем от них. «Град Божий» Августина это огромный обзор античной культуры, который, будь он написан сейчас, с удовольствием принял бы и напечатал в своих реферативных сборниках институт информации. Но с понижением статуса автора и ростом числа читателей реферат стал главным канатом передачи мысли. Во всяком случае мы можем быть уверены, что люди, от которых зависит принятие важных социальных, экономических и политических решений, знакомятся теперь и, похоже, будут знакомиться с современной мыслью не по оригиналам.

Если кто-то решит, что такое положение ненормально, что надо с ним покончить и вернуться к первоисточникам, то, будучи достаточно догадливым человеком, он от чтения Жака Деррида должен будет вернуться в поисках первоисточника к Хайдеггеру, от Хайдеггера к Гуссерлю и Дильтею, от Гуссерля к Фоме Аквинскому, от Дильтея к Лейбницу, от них к Аристотелю, от Аристотеля к Платону. Когда он заметит, что Платон многозначен и таинствен, ему придется хотя бы на время забыть обо всех вообще текстах и думать самому, если он не удосужился сделать это раньше.

10.3.1983

Джордж Стайнер. После Вавилона: аспекты языка и перевода

Эта большая обзорная книга[91] разбирает общекультурные аспекты многоязычия и общечеловеческого языка в свете перевода, который понят как всеобщая герменевтика, пронизывающая всякое понимание и толкование любой культурно значимой речи. Чтение не только Шекспира, но и любого автора, создавшего собственный языковой мир, неизбежно превращается в акт внутреннего интерпретирующего перевода. «Искусство умирает, как только мы забываем или игнорируем условности, благодаря которым произведение можно прочесть, благодаря которым его семантическое высказывание может быть перенесено в наш собственный идиолект… Существование искусства и литературы, реальность переживаемой обществом истории зависят от никогда не прекращающейся, хотя очень часто бессознательной деятельности внутреннего перевода. Не будет преувеличением сказать, что у нас есть цивилизация потому, что мы научились делать переводы с другой эпохи» (30–31).

Необходимость постоянного перевода обоснована неудержимой текучестью языка. Только специальные сакральные и магические знаковые системы могут быть заморожены, обычные языки меняются буквально час от часу. Бездумное восприятие лексики старого писателя в новом значении вполне аналогично ленивому переводу с иностранного. Заметно подвижны смыслы слов и грамматические конвенции, но вся масса общения исподволь непрестанно перераспределяется между его разными каналами. Одни выразительные области теряют актуальность, другие наоборот попадают вдруг в средоточие коммуникации. После Возрождения вся западная чувственность смещается в сторону подсознательного, увлекая за собой язык. В таких цивилизациях как египетская средоточие социальной коммуникации было, по-видимому, смещено вообще в область неязыкового выражения.

Язык насквозь историчен. Вопреки Н. Хомскому «каждый языковой акт имеет временную детерминанту. Не бывает вневременных семантических форм. Применяя любое слово, мы, если можно так выразиться, разбуживаем и заставляем резонировать всю его предыдущую историю. Всякий текст укоренен в своем особом историческом времени… Полное чтение есть восстановление всей возможной непосредственности смысла и целеустановки, определяющих действительную речь» (24). Подлинное понимание языка не удастся, если брать его в абстрактном синхронном срезе, не учитывая что слово определяется в первую очередь не отношениями внутри лексической структуры, а исторически сложившимся узусом. Язык и время сосуществуют как неразрывная пара (130).