«Таким образом отмечены его выдающиеся заслуги в деле борьбы с терроризмом, восстановления экономики, социальной сферы Чеченской республики», – заявил мэр Грозного Муслим Хучиев. Сам Р. Кадыров отметил в своем выступлении, что
Историко-культурные традиции любого народа и его памятники (к ним, несомненно, относится и сложившаяся за века система географических названий, топонимов) имеют чёткую тенденцию к передаче от поколения к поколению. События октября 1917 года и воцарившийся затем в нашем Отечестве политический строй эту тенденцию нарушили, во многом – очень серьёзно. В итоге, по справедливому выражению видного публициста Русского Зарубежья А.Н. Артёмова (Зайцева), к сожалению уже – покойного, «политика была опрокинута в географию». Уже при Ленине, а затем и при Сталине топонимия России стала для советского политического языка обширнейшим полигоном. Одним из основных и характерных топонимических изменений советской эпохи стало возникновение десятков тысяч мемориальных топонимов и названий-посвящений, названий-символов. Ср. ойконимы в Центральной России: Боровский, Гагарин, Дзержинский, Загорск, Калининград, Ленино, Ленинец, Менделеево, Ногинск, Некрасовский, Свердловский, Сеченево, Чехов, Чкалов и т. д.
С развитием режима культа личности Сталина «мемориальные» названия достигают пика продуктивности, доходя до полной абсурдности, образно нарисованной А.И. Солженицыным в его примере о Сталине (см. роман «В круге первом», гл. 18 «Юбиляр»): «Имя этого человека склоняли газеты земного шара, бормотали тысячи дикторов на сотнях языков, выкрикивали докладчики в началах и окончаниях речей, выпевали тонкие пионерские голоса, провозглашали во здравие архиереи. Имя этого человека запекалось на обмирающих устах военнопленных, на опухших дёснах арестантов. По имени этому во множестве были переназваны города и площади, улицы и проспекты, школы, санатории, горные хребты, морские каналы, заводы, шахты, совхозы, колхозы, линкоры, ледоколы, рыболовные баркасы, сапожные артели, детские ясли – и группа московских журналистов предлагала также переименовать Волгу и Луну».
Именно на картах нашей страны и её городов в десятках тысяч экземпляров стали появляться «мемориальные» географические названия, составившие обширнейшее виртуальное коммунистическое кладбище – от улиц Карла Маркса и Розы Люксембург до переулков Павлика Морозова и террориста Степана Халтурина, который в феврале 1880 г. с целью покушения на императора Александра II произвёл взрыв в Зимнем дворце, повлёкший за собой гибель десятков безвинных жертв – от горничных и официантов до простых солдат… Важно понимать, что это – культовая модель, характерная именно для советского периода истории нашей страны и доведённая до полного абсурда (например, одних только населённых пунктов, названных в честь С.М. Кирова, в СССР было более 150, а улицы Вальтера Ульбрихта не было даже в ГДР, но на карте Москвы она существовала!).
Следует особо подчеркнуть, что «мемориальные названия», то есть такие топонимы, которые официально утверждаются специальным указом для увековечивания и прославления ушедшего из жизни человека (и тем более – здравствующего), вовсе не являются частью традиционной русской топонимии. Наоборот, для нашей культуры они экстрасистемны: до событий 1917 г. «мемориальные» названия населённых пунктов, улиц, площадей были единичными (среди ойконимов – Екатеринбург, Ека-теринодар, Павловск, Николаевск, Александрополь и нек. др., среди урбанонимов – метафорические топообразования типа Екатерининская ул., Николаевская ул. и др.).
В советской топонимии символическая трансонимизация стала одним из атрибутов сакрализации идеологии строя, его представителей и выполняла псевдорелигиозную функцию, что отмечено точной и ёмкой формулой Н.А. Бердяева: «Тоталитаризм отвечает религиозной потребности и есть эрзацрелигия» (по статье проф. М.В. Горбаневского «Судьбы названий в России ΧΧ-ΧΧΙ веков: от наивных заблуждений до политического произвола»),