Слово об Иване Спросиветер

Немцы вырубили в Островках палисадники, сады, усилили охрану, стали новые провода натягивать, а заложенных на большаке мин и веселья в глазах островских людей не заметили: ведь часовых, пушку и пулеметы забрали в полон наши женщины и девушки... Как? Ого! Наши люди все могут! Разгулялся ветер, подкрались девушки к часовым, схватили их, в рты — тряпки, а руки — назад да веревками... На пушку набросили аркан да к ???ке[1] ее и — в лес... Пользу каждый может приносить, самый слабый, даже школьник, лишь бы охота была… Возьмите Федю. Теперь вот открылось, а ведь он больше года орудовал...

— И все один?

— Разно было, об этом нельзя говорить. Пускай немцам чудится, что Федя не один, что Иванов Спросиветер сто, тысячи. А ведь им чудится так. Что было недавно в нашей округе?

Отправился Иван Спросиветер со всеми отрядами за лес, а немцы схватили здесь шестерых, особо доверенных его, тайных партизан. С этими людьми у Ивана Спросиветер уговор был, как им вести себя в черную минуту: все шестеро держались на допросах одинаково. В избе, где их допрашивали, на печи затаился дед. Он все видел и со слезами рассказывал потом...

Немцы верили, что один из шестерых обязательно Иван Спросиветер, и первого допрашивать стали чуть не с песнями, а он им ни слова, ни полслова. Они к нему по-русски, по-украински, — он будто не слышит. Разозлились они и начали пытать его да все жестче и жестче, — молчит. Только перед смертью простонал: «Старайтесь, звери, Иван Спросиветер умеет молчать...»

Простонал и умер. Подивились немцы и кивают солдатам, чтобы вели следующего. Этот тоже будто не слышит ничего и не понимает, а глазами говорит такое, что никаких слов не надо. Только перед смертью крикнул: «Иван Спросиветер себе не изменит!» — «Как? — ахнули немцы. — И ты Иван Спросиветер?» — «Да», — сказал партизан и умер.

Немцы за третьего принялись и показывают ему на замученных: «Вот каким станешь, — говорят, — если будешь молчать. Кто из них Иван Спросиветер? Этот? Или этот? Или ты?»

Партизан ни слова. Все муки принял, перед смертью назвал себя Иваном Спросиветер — и все. И четвертый так, — все шестеро так.

У немцев в глазах потемнело: значит, Иван Спросиветер не один? Их много? Что это за люди? Ведь они могли остаться в живых, но не захотели. Значит, у них есть что-то такое, что дороже жизни? Что это?

Закончил Иван Спросиветер дело, вернулся, раненых привел и узнает о гибели шестерых. Расспросил он обо всем и заплакал. Жалко было верных людей, а главное — понял он, что немцы не сами выловили их: кто-то выдал, кто-то напал на его след... Надо быть на-чеку...

Приказал он людям в новых местах подземелья и землянки рыть, приказал дозоры погуще ставить, а потом распустил слух, будто сам пойман и замучен немцами, а отряды его разбежались.

Немцы обрадовались черному слуху, подлей стали полонить наших людей, грабить, посылки в Германию готовить, — в лес отовсюду лютые вести летели. Даже деревья стонали.

Шел раз Иван Спросиветер лесом, слышит — плачет кто-то. Вышел на тропу, видит — старуха плетется и плачет. Остановил ее Иван Спросиветер: — «Куда идешь, бабуся?» — «Куда глаза глядят, — говорит старуха, — лишь бы извергов не видеть. Сама б передушила их, а чем? Ведь не руки у меня, а хворостинки, глянь...»

Показала старуха Ивану Спросиветер старые руки и горше заплакала: «А наш Иванушка лежит в селе с пятью дружками, землею не прикрытый... И похоронить не дают его, мертвенького ногами пинают, сараи полоненными людьми набивают, а отбить их некому. Пока жив был Иван-соколик, боялись, а теперь...»

До сердца прожгли Ивана Спросиветер слова старухи. Приосанился он и говорит: «Врут, бабуся, немцы! Не убить им Ивана Спросиветер!» — «Не плети, чего не надо, — отмахивается старуха. — Я сама на него, на мертвенького, ночью слезы лила...» — «Ты, бабуся, друзей его оплакивала. И хорошо сделала. Твоя слеза даром не пропадет. Хочешь увидеть Ивана Спросиветер?» — «Да, господи! Гляну — и умру». — «Зачем умирать? Ты Ивану Спросиветер помощником будешь, раз сердце у тебя чистое и гневное. Идем».

Привел Иван Спросиветер старуху в партизанскую землянку. Увидала она родную силу и встрепенулась.

«Сыночки, может, и в самом деле, — спрашивает, — мои руки годятся еще на что-нибудь?» — «У тебя, бабуся, — отвечает Иван Спросиветер, — такая душа, что от нее твои руки краше цветов и крепче дуба. А дела у нас для тебя непочатый край... Слушай...»

Вникла старуха в слова Ивана Спросиветер, переночевала у партизан, а утром с вязанкой хвороста явилась в свое село да в слезы — и к немцам: «Ой, голубчики, будет беда! Я в лесу такое видела, такое подслушала...»

Повели ее к офицерам, и зашептала она, будто в овраге какие-то люди ждут ночи, собираются пробраться в село и перевезти добро колхозников в лес, а добро это зарыто будто в подполье сбежавшего в партизаны председателя колхоза: там, мол, в ящиках и материи всякие, и одежда, и часы, и кольца…