Случай из практики

Бретуэйт не соглашается с Брейером, разделяющим состояния сознания на основное и вторичное. Кто будет решать, в каком именно состоянии – если в каком-то вообще – пациентка оторвана от действительности? Брейер строит свои заключения на том, что пренебрежительно классифицирует «фантазмы и галлюцинации» Анны как больные, неадекватные переживания – и превозносит способность «контролировать» свои мысли. Бретуэйт утверждает, что второе, альтернативное состояние Анны О. следует считать столь же «реальным», как и первичное. Брейер был убежден, что «у пациентки имеются две разные личности, одна из которых психически нормальная, а вторая – душевнобольная». Бретуэйт видит решение проблемы Анны О. не в том, чтобы лечить раздвоение, пока пациентка не обретет «одну неделимую личность», а в том, чтобы принять постулат, что человек – не единая личность, а совокупность личин, причем все они равнозначны и равноценны. «Никто не ждет, что многодетная мать станет любить одного ребенка больше всех остальных, – пишет он. – Почему с нашими «я» должно быть по-другому?»

Далее он приводит примеры двойничества в литературе. В частности, рассуждает о повести Достоевского «Двойник». Суть его рассуждений состоит в том, что, если бы история была рассказана с другой точки зрения, тогда самозванцем предстал бы господин Голядкин, а не «двойник» с тем же именем и той же внешностью. Точно так же и с нашим «я», утверждает Бретуэйт: мы принимаем того себя, которого узнаем первым, а всех остальных отвергаем как самозванцев.

Бретуэйт подкрепляет свои аргументы отсылкой к рассказу «Вильям Вильсон» Эдгара Аллана По. Героя рассказа с детства преследует его полный двойник с такими же именем, датой рождения и внешним обликом. Вильям Вильсон вспоминает, как он пытался избавиться от своего двойника и погряз в бездуховности и безнравственности. Двойник периодически возникает по ходу повествования в роли поборника морали и пытается удержать Вильсона от преступных деяний. Между ними идет непрестанная борьба: «Вильсон по-прежнему пытался подчинить меня своей деспотической воле, а я все упорнее стремился вырваться из оков».

В конце рассказа герой-рассказчик вступает в схватку со своим двойником и пронзает его сердце рапирой. Но он убивает не двойника: он убивает себя самого. Последние слова Вильсона, завершающие рассказ, звучат так: «Ты победил, и я покоряюсь. Однако отныне ты тоже мертв… Мною ты был жив, а убив меня… ты бесповоротно погубил самого себя!» [13]

Диссертация Бретуэйта хаотична, бессвязна, противоречива, иногда искрометно блистательна, но чаще невнятна. Диапазон ссылок обширен и разнообразен, что свидетельствует о широкой начитанности Бретуэйта, но в этом и заключается часть проблемы. Он цитирует Софокла, Платона, Фрейда и Юнга, однако не соглашается ни с одним из цитируемых им авторов. Их мысли служат лишь инструментом для украшения его собственных доводов. Бретуэйт отвергает теории других, но не предлагает альтернативы. Вся диссертация представляет собой своего рода костер, на котором сгорают чужие идеи («Что бы там ни было, я сразу против»). И все-таки она содержит зачатки всего, что потом войдет в книгу, которая вскоре сделает его знаменитым: «Убей себя в себе».

Третья тетрадь

Надо признаться, я с нетерпением жду вечера, чтобы засесть за тетрадь. Эти записи дали мне ощущение смысла, которого мне не хватало. Раньше я проводила вечера в гостиной, составляя компанию папе: он решал кроссворды, я читала журнал или книгу. Просто в силу привычки. Других причин не было. Все темы для разговоров обычно исчерпывались за столом, но, если я уходила к себе сразу после ужина, у меня было чувство, что я бросаю отца на произвол судьбы в облике миссис Ллевелин. Когда она только-только у нас появилась, она спросила, почему у меня нет хобби, чтобы себя развлечь. Разумеется, я сочла этот вопрос неуместным и бесцеремонным – и так ей и сказала.

Дамские рукоделия всегда представлялись мне пустой тратой времени. Часами сидеть, сгорбившись над пяльцами для вышивания, – это вовсе не то, на что стоит растрачивать жизнь. Для низших классов шитье или вязание, может быть, и являются необходимостью, но мы-то не нищие, чтобы ходить в самодельных одежках. Да, у нас есть пианино, но после смерти сестры оно стоит просто для украшения. Все музыкальные таланты в нашей семье были сосредоточены в пухлых коротких пальцах Вероники. Папе нравилось слушать, как она играет, и я даже не поднимала крышку над клавишами, чтобы не вызывать ее призрак. Это было бы слишком жестоко по отношению к отцу. Так что по вечерам я просто тихонько сидела в гостиной и читала романы о современных независимых женщинах, которых тошнит при одном только упоминании о замужестве.