Случай в Москве

– Если завидно, завидуйте молча.

Но тому было хоть бы хны:

– Хотите? – протянул фунтик.

Может, прислали из дома. Может, утащил в какой-нибудь разграбленной лавке. Мурин не хотел этого знать. Он до дрожи любил сладкое. Не устоял. Запустил руку. Сунул в рот. «Блаж-женство».

Пожевали молча в некоем подобии приятельства.

– Спасибо. Счастье.

– А вы куда?

Соколов, похоже, принадлежал к тому типу людей, которым нравится знать о ближних все. И передавать сведения далее.

– Да так, лошадь промять.

Мурин пошел в дом.

Нашел своего денщика. Крепко пахло потом и табаком, других денщиков видно не было: видать, хлопотали. Яшка делал то, что и все солдаты, коль выдалось свободное время: спал. Нос его выводил храп на два такта. Муринский саквояж лежал под головой – даже и во сне денщик охранял имущество. Мгновение поколебавшись – будить или не будить, – Мурин осторожно потащил саквояж на себя, пока Яшкина голова мягко не прикоснулась к тюфяку. Храп оборвался, Яшка заворочался, поджал колени к животу, но не проснулся. Мурин вытряхнул содержимое на край тюфяка позади грязноватых Яшкиных ступней и стал осматривать свое имущество. Выбрал смену белья, бритву, отсыпал табака и завернул в страницу почище, которую вырвал из книги, валявшейся тут же, на полу, а книгу бросил обратно. Долго раздумывал над флягой. Встряхнул. Во фляге был коньяк. Золотой запас на черный день, который еще мог настать. Или уже настал? Мурин завязал из рубахи узел, запихал все туда. Подумал и с сожалением кинул флягу тоже. Потом сунул оставшееся в саквояж, поставил его у Яшки в ногах, а с узлом тихо вышел.

Вопреки наказу не высовывать носа, француз стоял у окна и глядел во двор, в котором занимались лошадьми. На шаги Мурина он тотчас обернулся.

– Вот, – Мурин протянул ему узел. – Идемте.

Француз взял узел, встряхнул, взвесил в руке, вопросительно посмотрел Мурину в лицо:

– Что это?

– Там белье и кое-какие мелочи, нужные в дороге. Советую присматривать в оба глаза, а на ночь класть под голову вместо подушки. Идемте.

Арман не сразу двинулся с места. Он вроде бы хотел сказать что-то, но помолчал выжидательно. Мурин услышал в его молчании вопрос, решился.

– Присядем на дорожку, – сказал. Огляделся.

Сесть было некуда. Вокруг только постели, устроенные из соломы, сена и того, что нашлось – шинелей, ковров, подстилок, потников. Оба прижались задницами к узкому подоконнику.

– Вы давеча рассказывали, как можно выяснить… отыскать любое… любого… человека, – замялся Мурин.

Француз приподнял бровь, и Мурин – которому стало совестно, что он проспал все его рассказы, промямлил:

– Что для этого требуется?

Арман посмотрел ему в глаза:

– Злодейство?

Мурин почувствовал, что начинает краснеть:

– На самом деле, нет. Да. То есть не в этом дело. Ах, полная бессмыслица. Забудьте.

На лице Армана проступило мягкое понимающее выражение (Мурин тогда еще не знал, что у сыщика оно – профессиональное).

– Дорогой господин Мурин. Что бы вас ни заботило, я для вас – как случайный пассажир в почтовой карете. Через час исчезну из вашей жизни навсегда и унесу с собой ваш рассказ. Выкладывайте, папа Арман слушает.

«Он прав», – согласился Мурин.

– Я видел, как погибла одна женщина. Но дело не в этом…

– Была убита?

– Да… Но не в этом дело. Это как раз ясно. Я был там. И видел… Вернее, не видел. Загорелся дом, началась катавасия, словом… Она погибла.

– Словом, вы не смогли ей помочь и это вас гложет.

Мурин удивился:

– Почем вы знаете?

Француз усмехнулся, но глаза остались серьезными.

– Учитесь властвовать собой, господин Мурин. Иначе не только я, но и всякий проходимец с опытом будет читать вас как раскрытую книгу.

Мурин вспыхнул:

– Никто меня не читает!

Арман пропустил выпад мимо ушей, мягко перевел стрелку:

– Что ж вы задумали?

Мурин не захотел выставлять перед французом свои чувства:

– В том-то и дело, что сам не знаю. Вот.

Он вынул и показал кольцо. Арман взял его, нахмурив брови, поднес к свету, провертел.

– Вместе навсегда, – прочел гравировку. – Семнадцатое июня. Это ее кольцо?

Мурин кивнул:

– Француженка. Актриса. Была актрисой. Здесь, в Москве. Пока стояли ваши.

– Французская актриса в Москве, как же, знаю, – саркастически присвистнул Арман, насладился удивленной миной Мурина, добавил: – Да ни одна из этих дам не была актрисой. Они собрались со всей Москвы, эти бедолаги. Горничные, модистки, гувернантки, компаньонки, учительницы, которым не удалось выбраться из города. Перепуганные до смерти. Беззащитные. А в этом как бы театре они нашли кров, еду и какую-никакую защиту от посягательств множества мужчин, давно не видавших женского общества. Почти все они тут же разошлись по рукам высокопоставленных офицеров. Можете мне поверить. Я в этом театре бывал.

– В театре? Вы?

– А то. Наш император тут же развел в Москве театр. Истинный римлянин. Нет хлеба, зато есть зрелища.

– Хм.

– Известно ли вам ее имя? – прищурился француз.

– Луиза Бопра.

Арман покачал головой: