Случай в Москве

– Так точно, – сухо перебил Мурин. – А разве следует смотреть на людей иначе?

«Хоть не финтит и не виляет, – порадовался командир. – Может, и вразумлю дурака».

– В условиях военного времени слушаться сердца не всегда желательно. Необходимо четко понимать, где враг. Иначе ваши мотивы и поступки могут быть поставлены другими под сомнение, которое вам нежелательно, если не сказать может быть прямо вредно.

– Вот оно что.

История с пленным дошла, значит. «Кто ж эта крыса? – задумался Мурин. – Неужто Долохов?» Ведь тот пообещал неприятности и выглядел человеком слова. А командир увещевал:

– А теперь вдобавок говорят, вы разъезжаете везде и пытаетесь выяснить судьбу некой французской дамы.

– Кто это говорит?

– Ах, я сам был молод. Сам обжигался. Поэтому мой долг вас предостеречь. Ваши поступки, необдуманные и продиктованные сердечным порывом, могут быть истолкованы как симпатии французам, а таковые симпатии сейчас вызывают вполне понятное неодобрительное внимание.

У Мурина раздувались ноздри:

– Что ж, разве сейчас нет более важных предметов для внимания?

– Дорогой Мурин. Это война. Война сопряжена с людскими страданиями. Всех не пожалеешь. Слюни распускать на этот счет – чистой воды ребячество, дурость. Не мне вам напоминать русскую поговорку: лес рубят – щепки летят…

Мурин сделал уклончивое движение плечом. Командир успел отнять руку прежде, чем его ладонь шлепнулась бы вниз. Мурин вытянулся во фрунт, сделал оловянные глаза. Дал понять, что предпочитает разговор не задушевный, а субординационный:

– Изволите отдать мне какой-либо приказ?

Фальшиво-отеческое выражение улетучилось с лица командира. «Я думал, вы…» – скользнуло тенью. Оно стало холодным, настороженным. Рявкнул:

– Смир-на!

Мурин хлопнул себя руками по бокам, вздернул подбородок. У командира стала наливаться красным шея над воротником:

– Приказ я отдам! Извольте! Вы свои шалости оставьте. И рыскать по Москве тоже. Это приказ! Все поняли, ротмистр? Повторите! И кругом – марш!

Мурин звонко отрапортовал:

– Так точно! Понял! Лес рубят! Никак нет, человек – не щепка!

Что бы там ни отразилось на физиономии командира, Мурин этого не увидел, потому что крутанулся на каблуках и, пребойко стуча сапогами, вышел.

Командир возвел очи горе, фыркнул. Не помогло. Он кипел. Мысли клокотали… Вот она, молодежь. Мы такими не были. Вот что с такими делать? Понабрались от французов всякой дряни: человечество, либерте эгалите, фратерните, прочая чепуха, – и в армию. Офицеры, епт. А ты теперь веди их против французов воевать – как?.. И у каждого мамаша, или папенька, или тетушка в Петербурге, верещат чуть что: ах, Руссо, ах, права личности, ах, детей нельзя сечь. Воспитали? А я расхлебывай. Куда катится этот мир?.. Вот что теперь сказать господину Коза… Козло… как там звать его, этого черта… тьфу!

Командир вынул платок, промокнул потную шею. Вспомнил имя: господин Козодавлев.

Глава 11

Мурин ехал теперь уже знакомой ему горбатенькой улицей.

Кузнецкий Мост преображался на глазах. На мостовой сидели мужики и стукали деревянными молотками, забивали булыжники, чинили мостовую. Уже над некоторыми лавками повисли вывески. Мурин с ухмылкой проводил взглядом «Торговлю Юдина» и мысленно пожелал господину Жюдену коммерческих благ, в которых, впрочем, не сомневался: юноша показался ему бойким, малейшие дуновения в общественном воздухе улавливал на лету. А не это ли самое важное, когда предмет твоей торговли – непостоянная мода?