Случай в Москве

Обгорелый остов парфюмерной лавки Шольца торчал среди главной московской модной улицы, как бельмо на глазу. Мурин спешился рядом. Так как теперь он знал, что лавка была парфюмерная, потянул носом. Но никаких ароматов не уловил. Только резкий запах гари. Торчала печная труба. Мурин отвязал от седла короткую лопатку, одолженную у саперов. Прошел по пепелищу на задний двор. Огляделся, остатки обгорелого дома защищали его от любопытных взоров с улицы. Мурин сел на корточки. Ров с телами, присыпанными известью, уже зарыли и разровняли, на поверхности остался только своего рода шрам, полоска земли, где не было ни бурой травы, ни все еще мясистых листьев вездесущих одуванчиков. Наособицу возвышался бугорок земли, в него были воткнуты два прутика крест-накрест, перевязанные сухими стеблями травы. У Мурина при виде них защемило сердце. Он понял, что это была могила мадам Бопра. Старший похоронной команды тогда огрызался из-за хлопот, которых от него потребовал Мурин, но – вот ведь! – сам все же попытался придать могиле некоторое благообразие. Мурин был благодарен ему за это. Выдернул незатейливый крест, кинул рядом. Вонзил лопату в землю. Она еще не слежалась и легко поддалась. Яма оказалась неглубокой. Вскоре Мурин поддел и вытащил осыпанную землей холщовую котомку. Сглотнул комок в горле. Развязал. Обхватил ладонями череп. Интимность этого прикосновения поразила его. Вынул и положил череп осторожно, точно мадам Бопра можно было причинить боль. Посидел, стараясь не глядеть в пустые глазницы, унял бившееся сердце. Потом раздвинул края мешка, открыв взору обгорелые ребра. Он ждал от себя отвращения. Но его не было. Ничего не было. Только странное спокойствие. Чувства погасли. Внутри была пустота, может быть, только совсем чуть-чуть тронутая печалью. Он был чужд всему и при этом всеведущ. Он был как бы жив и мертв одновременно. Глаза скользили по обгорелым дугам ребер, точно это была вещь вне смысла. Потом заскользили пальцы, касаясь самыми кончиками. Остановились. Зазубрина. Вернулись. Провели по выщербленному краю еще раз. Точно обладали собственным и зрением, и разумом.

Мурин отнял пальцы. Приблизил лицо. Изучил обгорелые кости вершок за вершком. Быть «беспристрастным, как сама смерть» требовал от него Арман, и сейчас Мурин вдруг в самом деле ощутил себя смертью, которая глядит на бренный остов из своей вечности. Ему стало жутко, он отпрянул.

Вернулся в себя. Вернулись чувства, мир навалился снаружи – осенний воздух, голоса галок, мокренькие облака, печная труба, поодаль пофыркивал Азамат. Мурин снова стал собой. Рядом лежала саперная лопатка. «А мотив?» – думал он. Возможный мотив таится в недавнем настоящем мадам Бопра в оккупированной французами Москве. Или в ее довоенном прошлом? Шольц, скользкий мерзавец, утверждал, что она была шлюхой. Верить ему не должно. Однако ж в обмолвках лжеца нередко скрыта правда. Он бросил вскользь: мадам Бопра, мол, даже актрисой не была. Вот это на правду похоже. Не актриса. Тогда чем именно занималась она до войны? Вопросительный взор Мурина остановился. Но Луиза Бопра уже сказала ему все, что могут мертвые. Череп пялил пустые глазницы.

Мурин осторожно вернул его в мешок и принялся забрасывать землей.

Как найти в Москве человека, если этот человек иностранец? Мурин перебирал возможности. Навести справки в управе благочиния. Спросить полицейского пристава. Луиза Бопра, французская подданная в Москве, наверняка оставила чернильный след на бумаге. Вот только московские архивы тю-тю. Сгорели, и дым развеялся. Мурин не стал садиться в седло, а потянул Азамата за повод. Туда, где свежей голубой краской блистала вывеска «Товары Юдина». Ибо – если верить саморекламе – сейчас господин Жюден по степени осведомленности о компатриотах временно заменял в Москве и полицейский департамент, и управу благочиния, и частного пристава, и квартального надзирателя. Мурин постучал.

– Bonjour, monsieur.

На сей раз ему открыла краснощекая француженка в чепце. Возможно, и ее Мурин уже видел в тот роковой день, когда у горевшего дома собралась толпа. Да только ни за что не признал бы: в тот день все они, едва покинув свои подвалы, в которых прятались всю оккупацию, выглядели горсткой бродяг. Ничто так не меняет внешность женщины, как кусок мыла! При виде ее такой мирной внешности на Мурина снизошел давно не навещавший его покой. Точно внутри все улеглось. Как бы сохранить это чувство?

Француженка спросила, что господину благоугодно. Мурин представился и был проведен в залу.

Жюдена он застал за работой. Без сюртука и жилета, в штанах и рубахе, он ползал по полу с метровой лентой, прикладывал, ставил метки. Присмотревшись, Мурин заметил, что не просто по полу, а по большому листу бумаги. Завидев посетителя, портной тотчас поднялся, перекинул ленту через плечо и выразил готовность к услугам.

– Ах, снова эта мадам Бопра! – воскликнул он, когда узнал, что Мурину надобно. – Далась же она вам.

На лице его мелькнула досада, которая Мурина насторожила.

– Вы имеете что-нибудь против?

Жюден замялся. Пробормотал: