Случайная тайна от олигарха

— Но, я НЕ делала того, в чем ты меня обвиняешь, Давид! — перебиваю, потому что уже не в силах слышать эти страшные слова в свою сторону. — Обвинить и очернить человека в наше время сейчас ничего не стоит, — смотрю прямо, не отводя взгляд, даже несмотря на то, что голос отчаянно звенит. — А вот попытаться разобраться… 

— Я пытался! Пытался, черт возьми! — Давид так резко вспыхивает, словно подожжённая солома на ветру. Это так сильно, что я непроизвольно проникаюсь душой к этому эмоциональному всплеску. — Но эта чертова записка и видео, — проводит яростно пятернёй по своим черным волосам. — Они… 

— Не знаю, что наговорил тебе отец, — гордо приподнимаю подбородок. — Наверняка смешал меня с грязью, но ВСЕ это не правда.

По взгляду и молчанию Давида понимаю, что иногда молчание может быть самым тяжким обвинением. Нет, это не похоже на хлетскую пощечину. Скорее, на удар кожаной плетью, вымоченной в воде или даже в моих слезах. Место от такого удара долго не заживает, а порой оказывается смертельно опасным. Так больно! До судорог в мышцах, до спазма в глотке, до беззвучного крика отчаянья! 

— Я хочу видеть эти доказательства, — мои ноздри трепещут, будто мне не хватает кислорода, — хоть одно!

Давид смотрит из-под бровей на мою агонию, а затем, неожиданно согласившись, кивает. Запустив руку за лацкан пиджака, не сводит с меня пристального острого взгляда. На высоких скулах, покрытых небольшой темной щетиной, играют желваки. Когда он вынимает небольшой сложенный пополам клочок бумаги, перестаю дышать. Небрежно протягивает его мне. Доли секунды уходят на то, чтобы осознать, что это ничто иное, как вырванный из моего личного дневника лист. Растерянно, с каплей недоверия беру его в руки. 

— Откуда у тебя это?

Глава 34

Мирьям

Разворачиваю листок, ощущая, как пальцы не только дрожат, но и холодеют. Первые же строчки заставляют с огромным трудом проглотить вставший в горле тяжёлый ком. Столько отчаянья и злости в нескольких строчках! «Мирьям, ну как так можно писать?! Строку надо держать! Господи, дай мне сил! — возмущенный голос мамы на секунду врывается в сознание. — Просто слов нет…» Это писала я, сомнений нет. Мой почерк, лист из моего дневника. Как же красочно описаны все мои чувства к…Максиму. Так же красочно, как и ненависть к его старшему брату. …моя первая и единственная любовь на все времена — Максим Садулаев. Я лучше умру чем выйду за ненавистного Давида… И много чего еще. Боже! Давид все это читал. Как теперь жить после этого?! Лицо заливает ярко-малиновая краска стыда. Он буквально заревом пожара горит на моих щеках, опаляя нежную кожу. Становится жарко и удушливо, будто кто-то с силой, медленно, но уверенно, стягивает петлю на шее.

Мне даже страшно поднять взгляд на Давида. Не могу! Прикусываю губу. Все, что написано — написано моей рукой. Только вот это было «ДО» того, как я поняла, что для меня значит Давид! Его забота, его нежность, его тепло и его любовь сделали свое дело — открыли мне глаза и сердце. Нет, я не стала считать Максима Садулаева плохим или что-то в этом роде.

Вовсе нет. Просто он не мой человек.

Я это поняла резко и отчетливо, словно очнулась ото странного многолетнего сна. Меня больше совершенно не восхищали синие глаза младшего сына Садулаевых. Теперь я горела лишь только в тех самых — темно-карих, полных страсти и огня, которые так меня раньше пугали и смущали до слез. Тогда-то я и поняла, как сильно люблю его глаза. Так сильно, что даже не готова смотреть в другие — зеленые, синие, серые. Без разницы! Только карие, как крепкий кофе — любимые, единственные.

Какая же я дура!

Он оказался совсем не таким, как я себе напридумывала.

Говорят, у страха глаза велики. Истина! Как часто я слышала о том, что Старший из братьев Садулаевых циничный жёсткий предприниматель?

А еще тот случай… У меня перехватывает дыхание от пронзившей острой болезненной стрелы ревности. Не хочу! Не хочу вспоминать истинную причину, из-за которой во мне проснулась эта лютая ненависть к Давиду!

Спрячу ЭТО вновь так глубоко, как сделала это несколько лет назад. Почти заставляю себя вновь перевести глаза на неровные буквы, складывающиеся в пляшущие строчки. Сейчас эти строки пропитанные такими сильными, но совершенно глупыми девичьими эмоциями, кажутся настолько нелепыми, что хочется громко в голос закричать — НЕ ПРАВДА! ВСЕ ЛОЖЬ!

Поднимаю взгляд на Давида.

В темные глазах, в которых я так часто замечала обожание, сейчас так пусто. Все, что в них вижу — это свое отражение. Испуганная, жалкая, будто пойманная на месте преступления. Прежде чем я решаюсь обратиться к любимому, Давид поджимает чувственные губы и на его широких скулах появляются желваки: