Случайная тайна от олигарха

И куда только делся бархатный тембр, от которого у меня всегда мурашки по телу?

Его голос — жесткая сталь!

Желваки заметно перекатываются под смуглой кожей, выдавая истинные чувства Давида ко всему происходящему. Время пришло — макси сброшены! Садулаев-старший нервно кривит уголок рта, должно быть, понимая, что запахло «жареным», но все же не сдается из-за своего отвратительного характера тирана и упрямства.

— Это черти что… — запальчиво начинает Мансур Шамилевич, указывая пальцем в нашу сторону, а если быть точнее — в мою, но прикусывает язык, встретившись взглядом со старшим сыном.

Черты лица Давида агрессивно заострились. Карие глаза потемнели так, словно весь мрак, что он так умело всегда сдерживал, вдруг решил в одночасье вырваться наружу. «Опасно» — вот что приходит на ум при взгляде на Давида.

— Не знаю, что меня больше удивляет, — хмыкает с тенью раздражения любимый. Его глаза блестят беспощадным холодом черного оникса. Он продолжает вкрадчиво, с таким спокойствием, что даже мне становится не по себе, — то, как у всех отшибло память на ровном месте или же ваши подлые договоренности с Камиллой за моей спиной? Мансур хмуро смотрит из-под бровей, будто взвешивая все «за» и «против», прежде чем осторожно ответить:

— Я хотел как лучше, — впервые в его голосе слышится неуверенность, но он так мастерски ее маскирует, что уже через секунду мне кажется, что это глупая игра воображения. — Для кого? — цедит яростно Давид. — Для бизнеса? Для тебя? Для кого?

Словно извиняясь за свою эмоциональность, свободная ладонь любимого оказывается на моей пояснице, принимаясь выписывать ласковые круги прямо через плотный материал светлого пиджака.

Его слова и тон — бешенный контраст по сравнению с нежными чуткими прикосновениями.

— Для тебя, олуха! — огрызается Мансур. Задумчиво потирая затылок ладонью, глядит на наши переплетенные пальцы и бурчит, но уже беззлобно.

— Скажите, что дитя будет — это приструнит особо любопытных. С моих губ слетает негромкий нервный смешок.

Одновременно с этим по телу Давида проходит еле заметная дрожь, от чего я непроизвольно поднимаю взгляд на уже ставшее абсолютно непроницаемым волевое лицо.

Нисколько не волнуясь о чьих-либо чувствах, Мансур Шамилевич совершенно возмутительно продолжает:

— Заделай побыстрее ей ребенка, Давид. Девчонка прехорошенькая, с характером — внуки что надо будут. Давид с шумом выдыхает и проводит устало ладонью по лицу, как будто с трудом по крупицам собирает терпение. Всегда такой сдержанный Давид сейчас — опасный вулкан, который вот-вот начнет извергаться, сметая все на своем пути.

Глаза Мансура загораются живым азартом. Взгляд становится ясным, и мужчина довольно потирает подбородок:

— Наследник. Нам нужен наследник! — смотрит на меня с вызовом, словно испытывая, после чего с надменными нотами едко добавляет. — Если, конечно, девчонка способна родить.

Меня будто кипятком обдает.

Ядовитая стрела безжалостно пронзает насквозь. Вместе с моими мыслями тело Давида механически резко дергается вперед. Мышцы на спине напряжены так, что через тонкую ткань рубашки видно, как перекатываются крупные «узлы» мышц. Просто машина для уничтожения!

— Не надо, Давид! Пожалуйста!

Не знаю даже откуда только у меня столько сил взялось, чтобы остановить непоправимое? А, может быть, он уловил истеричные ноты в моем голосе? Моя такая хрупкая ладонь белеет на фоне его рубашки меж мощных лопаток. Давид тяжело дышит, уничтожая отца безмолвно — одним лишь взглядом из-под бровей.

Правильно говорят: молчание — высшая степень выражения презрения. Лимит терпения исчерпан.

Миру не быть! Да я тебя одной фразой уничтожу, Мансур Шамилевич! Значит, родить не способна?! Кажется, моя злость достигла апогея, который по силе равен

свету и энергии миллиарда звезд! Нетерпеливо выдергиваю руку из крепкой ладони Давида, делая шаг вперед. Сжимаю кулаки так, что костяшки пальцев белеют.

Глава 40

Мирьям

Как-то лучший друг отца хвастался, что отлично играет в шахматы, намекая на умение предвидеть ситуацию на несколько шагов вперед.

Мало того, Мансур утверждал, что нет ему равных в этом деле, но сейчас отец Давида совершил одну из самых грубых и непоправимых стратегических ошибок.

«Никогда не стоит недооценивать врага, Мирьям, даже если чувствуешь свое исключительное превосходство», — эти слова отца я запомнила, как мантру. Мою человеческую порядочность и жалость отец Давида воспринял, как слабость.

Но теперь мне его не жалко!

Именно Садулаев убедил меня в том, что я не достойна его старшего сына. Надавил на мою разбитую вдребезги нервную систему, после столь стремительной и неожиданной кончины родителей. А ведь я так остро нуждалась в помощи и поддержке! Вместо этого он убедил, что мой побег — лучший выход.

Так будет лучше для всех… а в первую очередь — для Давида. Нет, я понимаю, что тоже виновата и не снимаю с себя ответственности, но, в отличии от Мансура, не лицемерю и не ищу козла отпущения.