Случайность и необходимость

Однако в одном очень важном смысле великие эмпирики XVIII века не ошибались. У живых существ все, включая генетическую врожденность, проистекает из опыта, будь то стереотипное поведение пчел или врожденные рамки человеческого познания. Все происходит из опыта, но не из текущего опыта, повторяемого каждым индивидом в каждом новом поколении, а из опыта, накопленного всей родословной вида в ходе его эволюции. Только этот опыт, вырванный у случайности, только эти бесчисленные пробы, отточенные отбором, могли, как и любой другой орган, превратить центральную нервную систему в аппарат, идеально приспособленный к его конкретной функции. Что касается мозга, эти функции таковы: сформировать репрезентацию чувственного мира, адекватную поведению вида; создать каркас, позволяющий эффективно классифицировать данные объективного опыта, которые в противном случае были бы бесполезны; и даже (в случае человека) субъективно симулировать опыт с целью предвосхищения его результатов и подготовки к действию.

Функция симуляции

Именно мощное развитие и интенсивное использование функции симуляции, на мой взгляд, характеризует уникальные свойства человеческого мозга. Это самый глубинный уровень когнитивных функций, тех, на которых зиждется язык и которые он, вероятно, раскрывает лишь неполно. Функция симуляции, однако, присуща не только человеку. Щенок, который радуется, видя, что его хозяин готовится к прогулке, очевидно, воображает, то есть симулирует через антиципацию, открытия и приключения, которые ждут его на улице – волнующие, но не опасные благодаря успокаивающему присутствию его защитника. Позже он симулирует все это снова, в собачьем сне.

У животных, как и у маленьких детей, субъективная симуляция, по-видимому, лишь частично отделена от нервно-двигательной активности. Ее внешнее выражение – игра. Но у человека субъективная симуляция становится высшей функцией par excellence[70], творческой функцией. Именно она отражена в символике языка, которая, преобразуя и подытоживая ее операции, передает ее в форме речи. Отсюда тот факт, который подчеркивал еще Хомский: даже в самых скромных своих применениях язык почти всегда содержит инновации, ибо он транслирует субъективный опыт, особую симуляцию, которая всегда нова. В этом тоже человеческий язык совершенно не похож на общение животных. Последнее сводится к призывам и предупреждениям, соответствующим определенному числу стереотипных ситуаций. Будучи, несомненно, спо-собным к довольно точной субъективной симуляции, самое разумное животное не имеет средств «освободить свое сознание», кроме как приблизительно указать, в каком направлении работает его воображение. Человек, напротив, способен озвучить субъективный опыт: новые открытия и творческие идеи больше не гибнут вместе с тем, в ком они были симулированы впервые.

Каждый ученый наверняка замечал, что на глубинном уровне его размышления невербальны: это воображаемый опыт, опыт, симулируемый с помощью форм, сил, взаимодействий, которые вместе составляют лишь смутный «образ» в зрительном смысле этого слова. Я знаю – ибо это случалось со мной, – что если сосредоточиться на воображаемом опыте, вытеснив из сознания все остальное, можно отождествить себя с самим объектом – скажем, с молекулой белка. Однако значение симулированного опыта становится ясным только тогда, когда оно выражено символически. В самом деле, незрительные образы, которыми оперирует симуляция, правильнее было бы рассматривать не как символы, а как, если можно так выразиться, субъективную и абстрактную «реальность», непосредственно предлагаемую воображаемому опыту.

Как бы то ни было, в повседневной практике процесс симуляции полностью маскируется высказыванием, которое следует за ним и кажется неотделимым от самой мысли. Однако, как показывают многочисленные наблюдения, у человека познавательные функции, даже самые сложные, не связаны непосредственно с речью (как и с любыми другими средствами символического выражения). В частности, можно привести исследования, посвященные различным типам афазии. Пожалуй, самые впечатляющие эксперименты – это эксперименты Сперри с участием испытуемых, у которых полушария головного мозга были разъединены посредством рассечения соединяющего их мозолистого тела[71]. У таких людей правый глаз и правая рука передают и получают информацию только из левого полушария. Как следствие, испытуемый может распознать объект, воспринимаемый левым глазом или ощущаемый левой рукой, но не способен идентифицировать его – т. е. назвать. В некоторых сложных тестах, включающих сопоставление трехмерной формы объекта с его плоским двумерным изображением, проецируемым на экран, афазическое правое полушарие реагировало гораздо точнее и быстрее «доминирующего» левого. Заманчиво предположить, что правое полушарие, возможно, отвечает за важную, более «глубинную» часть субъективной симуляции.

* * *