Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

Фрейд писал, что из всех мировых религий христианство предлагало «самое неприкрытое» признание «исконно преступного деяния». Убийство отца и стало подлинным первородным грехом, который искупил Христос. А потом заменил его собой в качестве нового Бога, при том что еженедельный обряд причастия, по убеждению отца психоанализа, стал «повторяемым избавлением от него», преступлением, воспроизводимым вновь и вновь посредством вина и хлеба. Означенное преступное деяние присутствует и в иудаизме: в работе «Моисей и монотеистическая религия» Фрейд выдвинул предположение, что Моисея самого убили, а потом возвели в ранг божества сыновья и последователи. Публикация этой книги в 1939 году, через год после того, как психоаналитик, спасаясь от нацистского режима, бежал из Вены в Лондон, совпала с кульминацией культа военизированного мужского начала. Почитание в Рейхе вознесенного на вершину арийца, скроенного по образу и подобию высеченных в камне греческих идолов, противопоставлялось образу евреев как изнеженных червей с тонкими пальчиками, способными единственно переворачивать страницы молитвенников. Мучимый детскими воспоминаниями, в которых его собственный отец, тоже иудей, терпел унижения, Фрейд обратился к мифу, используя его в качестве оружия защиты. По его словам, мужчинам, всем без исключения, присуще внутреннее неистовое стремление убить отца, чтобы потом превратить его в бога. Подобно божественному началу мужское тоже олицетворяет собой власть, которую Фрейд, обожествляя Моисея, стремился вырвать обратно для себя и своих соплеменников-евреев.

Покопавшись в психоаналитических глубинах истории Николсона, новые поколения его биографов, подпавших под влияние Фрейда, увидели в этом бригадном генерале с садистскими наклонностями олицетворение подавляемого желания. Низкопоклонство перед идеальным мужским телом вполне могло вылиться в гомоэротизм, превратив таким образом идеализированное мужское начало в его «вырожденческую» противоположность, и Баден-Пауэлл прекрасно осознавал эту угрозу. В конце XIX века наклонности и практики, прежде считавшиеся лишь эротическими, но не более того, перешли в категорию сексуальности, предположительно выражая некую внутреннюю идентичность – в значительной степени точно так же, как священные обычаи, ритуалы и доктрины перешли в категорию мировых религий с четкими различиями между ними. Наряду с современными представлениями о мужском начале в Великобритании обрели силу новые законы, предусматривавшие уголовную ответственность за «гомосексуализм» – сам этот термин появился в Англии лишь в 1891 году, действие законов колониальные власти впоследствии распространили и на Индию. Хотя первые биографы время от времени указывали на отсутствие у Николсона любого интереса к «более сильному полу», их последователи середины XX века посчитали «гомосексуальность» Николсона весьма плодотворным полем для исследований, при том что при его жизни даже слова такого не существовало.

Опираясь на озарения психоанализа, историки стали объяснять божественный гнев Николсона кипением подавляемых сексуальных страстей (28). «Николсон был гомосексуалист, причем гомосексуалист скрытый; собственные наклонности внушали ему отвращение, которое он превращал в маниакальную по своим проявлениям жестокость», – утверждал Майкл Эдвардс в одной из своих работ, увидевшей свет в 1969 году. Николсона «изводили сексуальные желания, которых он стыдился, приходя в ужас», – писал английский исследователь Кристофер Хибберт. В 1981 году генерал-майор Фрэнк Ричардсон, отставной военный врач армии США, включил историю Николсона в свой труд «Марс без Венеры: очерк о нескольких генералах-гомосексуалистах» – учебник, призванный помогать молодым американским солдатам преодолевать свои «отклонения», дабы в итоге обрести «счастье». Николсон располагался «ближе к правому концу шкалы Кинсли». Как это часто бывает, его гомосексуальность сопровождалась садомазохизмом», – писал генерал в книге, несколько больше необходимого благодаря в ней собственную жену за «здравый смысл». «Нет никаких сомнений, что его преданность военному делу еще больше распалялась сублимацией подавляемых сексуальных чувств», – предполагал Ричардсон. Николсон был прекрасным примером «вклада сублимации сексуальных инстинктов в строительство Империи». Считать жестокость генерала продуктом его личной психосексуальной драмы означало находить ему оправдания и объяснения, опять же упуская из виду контекст империализма, санкционировавшего и даже поощрявшего его ярость. В итоге эта история превратилась в борьбу богочеловека с самим собой.

* * *

Тогда я в виде высшей истины

Сотворю нового Бога,

Потому как старые пусть пока еще не мертвы,

Но уже опьянели если не от вина, то от сока сомы (29).