Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

Придерживаясь курса вдоль извилин мозга, забирая на север, подальше от возвышенности и надежды, а потом двигаясь по диагонали, дабы избежать подражания, человек неизменно выходит к точке поклонения – тому самому месту у макушки головы, из которого исходят любые религиозные импульсы. Подобные предположения выдвигала в XIX веке такая наука, как френология, составлявшая карту регионов человеческого разума с тщательностью и энтузиазмом картографа, который наносит контуры затонувших континентов, ныне покоящихся на дне моря. По утверждениям ее адептов, форма и размер этой зоны поклонения значительно отличаются в зависимости от расы. Джон Уилсон, автор книжицы «Френология: связь с разумом и богооткровениями», которую сегодня отнесли бы к карманному формату, утверждал, что у чернокожей расы «верхняя, центральная часть головы, где располагается орган поклонения (51), обычно довольно высокая», но в области, ответственной за понимание возвышенных, духовных концепций, явно наблюдается изъян. «Следовательно, большая часть ума достается не незримому Творцу, а мыслящему созданию», – писал Уилсон, по мнению которого подобный мозг может случайно поклоняться любым старым богам. Выступая в 1865 году с лекцией, геолог Питер Лесли описал, как чернокожая раса «по всей видимости, никогда не обладала способностью возвысить свою духовную жизнь, вытащив ее из болот и трясин фетишизма (52) на твердую землю монотеизма». По твердому убеждению Лесли, только белая раса обладала «силой воображения, чтобы сотворить символы для представления абстрактных мыслей». Тем временем Чарльз Кэррол стал взвешивать мозги (53) в самом прямом смысле этого слова: в среднем мозг «представителя чернокожей расы» тянул на 1 килограмм 178 граммов, в то время как вес мозга лорда Байрона составлял 1 килограмм 807 граммов.

Если христианские богословы в свое время предположили, что множественные типы духовных устремлений являются результатом постепенного искажения единой древней веры, восходящей своими корнями к временам Адама, то мыслители XIX века стали объяснять религиозные явления проявлением более глубинной материи (54) – реальности расы. Они полагали, что расы отличаются между собой не только вариациями цвета кожи, но и глубинными различиями в психике, которые, по мнению историка Колина Кидда, «находят свое выражение в разнообразии религий по всему миру». Даже христианские еретики и те обнаруживали существенные расовые различия: по наблюдению ряда ученых, протестанты демонстрировали склонность к долихоцефалии, или длинноголовости, в то время как католики – к брахицефалии, или короткоголовости. Оксфордский филолог Макс Мюллер считал, что «подлинную теогонию арийских рас» (55) следует искать в ведических гимнах, используя язык в качестве фонаря, позволяющего высветить в этих священных текстах расовые корни. В своей работе «Религиоведение» влиятельный специалист по санскриту Эмиль Бурнуф заявлял, что благодаря костям черепа, никогда не теряющим свою эластичность (56), мозг арийца, в отличие от мозга представителей других рас, постоянно растет и претерпевает изменения «вплоть до последнего вздоха». По его убеждению, это позволяло белым мастерски владеть искусством «трансцендентных умозрительных построений». Благодаря врожденным биологическим различиям белые могли вознестись выше и, таким образом, стать ближе к Богу. Если религия, начало которой положило прибытие в XVI веке в Новый Свет первых миссионеров, привела к появлению такого понятия, как «раса», то теперь ее превратили в заблуждение и миф, этой самой расой и порожденный. Как писал Кидд, религию превратили в «эпифеномен расы», который многие считают подспудной человеческой реальностью. В каждом отдельном случае специалисты Британской империи классифицировали совокупность верований и ритуалов, придавая им материальное воплощение и именуя очередной мировой религией, попутно определяя ее новые термины и границы, но подобное разделение, в свою очередь, можно было рассматривать и как более глубокую истину, отражающую расовую сущность людей. Индуизм стал надлежащей духовной сферой индийцев, ислам – арабов, конфуцианство – китайцев. В понимании Уильяма Джеймса вера представляла собой незримый, скрывающийся в теле мистический зародыш; теперь же обязательное приписывание религии расе означало, что вера утратила свой подспудный, скрытый характер и ее можно определить по цвету кожи человека – будто для понимания того, во что он верит, достаточно просканировать его лицо. После того как религиозные наклонности напрочь привязали к расовым различиям, и те и другие приобрели неизменные, нерушимые черты. Под влиянием расовых теорий XIX века подлинное обращение человека в другую религию на фоне биологических различий в определенном смысле считалось невозможным. В переходе человека в иную веру просматривалось нечто неубедительное и вызывающе подозрение, словно трансформации такого рода противоречили порядку вещей в природе.

* * *