Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:

«Сроки страшные близятся. Скоро

Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил»…[1556]

В этих строчках поэтесса точно подметила характерную особенность периода мировой войны — распространение странниками предсказаний о грядущем Апокалипсисе. Другое стихотворение «Утешение» было написано, по всей видимости, под впечатлением ухода на войну добровольцем Н. С. Гумилева. Тут уже в роли потенциальной вдовы оказывалась сама Ахматова: «Вестей от него не получишь больше, / Не услышишь ты про него. / В объятой пожарами, скорбной Польше / Не найдешь могилы его. / Пусть дух твой станет тих и покоен, / Уже не будет потерь: / Он Божьего воинства новый воин, / О нем не грусти теперь»[1557]. Сам же Гумилев, сохраняя верность принципам акмеизма, видел в войне романтическое приключение:

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки.
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.

Игорь Северянин занял весьма «удобную» позицию: он осуждал милитаристский дух, для которого война оказывалась «забавой, игрой, затеей шалуна», обращая внимание на ее кровавую, разрушительную природу, но вместе с тем адресовал свои обличительные вирши исключительно немцам, хотя первые строчки стихотворения вполне можно отнести и на счет Н. С. Гумилева:

Война им кажется забавой,
Игрой, затеей шалуна.
А в небе бомбою кровавой
Летящая творит луна
Солдата липою корявой
И медью — злато галуна.
…
Что ж, забавляйтесь! Льет отраду
Во всей Вселенной уголки
Благая весть: круша преграду,
Идут, ловя врага в силки,
К Берлину, к Вене и к Царьграду
Благочестивые полки!

З. Гиппиус иронизировала над Игорем Северяниным, который чуть не был призван в армию, отправлен в казарму, но многочисленные поклонницы модного поэта бросились во все инстанции, канцелярии и освободили своего кумира. Поэт вернулся к привычному богемному образу жизни, однако по-прежнему продолжал воспевать войну и мобилизацию, которой ему чудом удалось избежать. При этом, несмотря на общий воинственный тон стихов, он оправдывал свое уклонение от воинского долга, осторожно проводя мысль о том, что служители муз в окопах лишь будут мешать солдатам сражаться, зато, когда армия врага будет окончательно разбита, поэт согласится повести в поверженную столицу армию-победительницу:

Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, что будем лишь обузою
Своим же братьям на войне…

— Друзья! Но если в день убийственный

Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!

На фронте над Северянином смеялись, чувствуя его фальшь. И. Зырянов вспоминал эти северянинские строчки, называя его «кумиром дегенеративных психопаток и скучающих барышень»: «И кто бы мог подумать, что этот худосочный неврастеничный юноша с лошадиным лицом, с идеальным пробором на голове обладает таким воинственным характером и метит в Наполеоны?! Воистину уж „война родит героев“»[1558]. Молодой военный врач Ф. Краузе писал своей невесте о военных буднях: «Вечером по просьбе Барченкова я принес к ужину Игоря Северянина. Барченков громко и с выражением читал его стихи, а мы покатывались. Впрочем, есть у него и отдельные красивые, неподдельно искренние стихотворения»[1559]. Впоследствии Краузе «без сожаления» отдал северянинский сборник стихов.