Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Молодые художники-авангардисты также подшучивали над поэтом. Михаил Ле-Дантю написал шаржированную картину «Поход на Берлин Игоря Северянина, вождя эгофутуристов», на которой были изображены члены Союза молодежи и поэты-эгофутуристы. Тем самым война, являвшаяся для одних сакральной категорией, для других представлялась поводом для «карнавала».

Впрочем, записывать Северянина в милитаристы или Наполеоны было бы неверно. При всей внешней браваде и стремлении к эпатажу поэт ощущал безумие эпохи и создал в одном из стихотворений 1914 г. образ сошедшей с ума планеты, причем вплел его в контекст эсхатологических предчувствий, тем самым весьма точно запечатлев настроения определенных кругов общества:

На днях Земля сошла с ума
И, точно девка площадная,
Скандалит, бьет людей, в дома
Врывается, сама не зная —
Зачем ей эта кутерьма.
Плюет из пушек на поля
И парится в кровавых банях.
Чудовищную чушь меля,
Извиртуозничалась в брани
Умалишенная Земля.
Попробуйте спросить ее:
«В твоей болезни кто в ответе?»
Она завоет: «Сети — в лете!
Лишил невинности мое
Святое тело Маринетти!..
Антихрист! Антихрист! Маклак!
Модернизированный Иуда!
Я немогу… Мне худо! Худо!»
Вдруг завопит и, сжав кулак,
От себя бросится, — отсюда.
Она безумна — это факт…

Северянинский образ сошедшей с ума Земли перекликается с метафорой «красного смеха» Л. Андреева: «Это красный смех. Когда земля сходит с ума, она начинает так смеяться. Ты ведь знаешь, земля сошла с ума. На ней нет ни цветов, ни песен, она стала круглая, гладкая и красная, как голова, с которой содрали кожу»[1560].

Стоит заметить, что в некоторых случаях обращение поэтов к военной тематике являлось вынужденным шагом. Как было отмечено, начавшаяся война переформатировала издательский рынок, значительно понизив спрос на «мирные» темы; на актуальные военные сюжеты спрос, наоборот, вырос. Это заставило многих авторов обратиться к ранее чуждым для себя темам, заняться халтурой ради сохранения средств к существованию. Чуковский вспоминал, как 24 сентября 1914 г. к издателю З. Гржебину пришла голодная и исхудавшая поэтесса М. Моравская, специализировавшаяся на стихах для детей («Жили-были два жука / Два жука / Жизнь была у них легка: / Пляшут, взявшись за бока / Полевого трепака, / Дразнят ос и паука»), узнать, не согласится ли тот опубликовать ее стихи, так как прежним издателям ее жуки да моржики оказались более не нужны. Гржебин ответил, что готов ей немедленно выплатить гонорар в три рубля, если она тут же напишет стихотворение на военную тему, что Моравская и сделала:

Быть может, это будет последняя война.
Все горе мировое высушит до дна,
И порешит вражду, и разрешит все узы,
Всю землю примирит, весь мир обезоружит,
Всю злобу мировую выправит до дна
Большая, мировая, последняя война[1561]

.

Отметим, что, несмотря на наивность, доставшуюся, вероятно, по наследству от детской поэзии, стихотворение отличается некоторой долей искренности. Сам Чуковский оценил эти строки как «по-дамски жеманные», заметив спустя много лет, что читать их без улыбки теперь невозможно, однако в 1914 г. Гржебин остался ими доволен. Вместе с тем Г. Иванов в «Аполлоне» скептически оценивал женскую «военную» поэзию в целом, делая исключения лишь для А. Ахматовой и З. Гиппиус, но на примере М. Моравской отмечая «сентиментальный тон, жеманно невыразительный язык и развинченный стих» женской поэзии. Комментируя строчки Моравской («Неустанно мне снится война, / Хотя далеки сраженья. / Часовых бесшумные тени / Проходят мимо окна… / И на горном шоссе, у маслины, / На повороте пустынном, / Я вижу с крыши низкой — / Умирает кто-то близкий…»), Иванов вопрошал: «Кому нужны эти „всхлипывания“ — неизвестно. На наш вкус это не трогательно и не жалостливо, а просто скучно»[1562]. В другой статье Иванов вынес еще более строгий вердикт Моравской: «Неврастенический стих сочетается здесь с бессодержательностью»[1563]. При этом критик благосклоннее характеризовал серию стихов Л. Столицы «Песни девицы-доброволицы» по их тону и общему подходу к теме: