Служили два товарища...

Предсказания Фени не исполнились, я стал кататься на одном коньке «снегурочка», а второй отдавал Женьке Зубастой. У Женьки Калязиной были самые обыкновенные зубы, очень ровные и очень белые. Зубастой ее называли за плохой характер.

Она приехала в наш дом зимой из мест, которые заняли немцы. Все заметили ее белую шубку. В остальном она была обыкновенная девочка с голубыми лентами в косичках. У нее был некоторый опыт настоящей войны, и она стала воевать с пылом.

Из-за стратегической ошибки наших войск, неумело воспользовавшихся штабелями дров, Калязина однажды попала в плен.

— Снимай с меня шубу, — жестко сказала Женька, — и туфли с галошами снимай!

— Это зачем?

— Как на войне!

Колька Боженко удивился и снял с Жени шубу.

— Ты же замерзнешь, Женька, — сказал он.

— Я замерзну, как на войне, — ответила Женя и заплакала.

— К черту, — сказал Коля Боженко, — чтоб я еще раз был немцем? Ни за что!

И мы стали играть в простую снежковую войну, в которой никто не раздевает человека, чтобы он замерз.

Вечерами свет из окон освещал наш каток. Окон было много: шесть в ряд на шести этажах. Лучи скользили по тонкому ледку, голубые и розовые, в них плыл пушистый теплый снег, и мы кружили по льду — я на одном коньке, а на другом Женя. Мы держались за руки, чтобы легче было на одном коньке.

Феня третий раз кричала мне из форточки грозное «домой». А мы все не могли расстаться.

Наконец я возвращался, ковыляя на одном коньке.

— А второй? — спрашивала Феня.

— Оставил, — скучно говорил я.

— Знаю кому, — многозначительно говорила Феня.

Смущаясь и не краснея (я и так был красным с мороза), отправлялся я посидеть у белой кафельной печи в столовой. От нее шло ровное домашнее тепло, навевавшее сны.

Голый король

С кафельной печью, катком, играми во дворе и теплыми снегами связывалось ощущение зим детства. Потом в них вошел ломберный стол орехового дерева с ярко-зеленым сукном. Стол этот отец вытащил из своей комнаты и вместе с Феней водворил в мой угол.

Книга о капитане Гаттерасе лежала на этом столе. За этим столом я учился писать, за ним рисовал битвы мировой войны.

Стол был куплен отцом в магазине старой мебели. События этого я не помнил. По словам Фени, он был залит воском свечей и покрыт пятнами с винным запахом.

Когда-то на сукне моего стола люди тридцатых годов минувшего века, при свечах, записывали мелом свои карточные долги и какой-нибудь проигравшийся офицер дрожащей рукой расплескивал над ним вино.

Стоило сесть за старенький стол, взять книгу времен его молодости, и я живо представлял давнишнюю жизнь.

Зима, когда я полюбил капитана Гаттераса, была первой зимой сознательного чтения. То, о чем рассказывалось в книгах, впервые мне открылось во всей своей прелести. В ту зиму еще одна книга совсем по-иному, но тоже сохранившаяся на всю жизнь, легла на мой стол — книга сказок Андерсена, подаренная Феней ко дню моего рождения.

Сказки Андерсена были столь же превосходным чтением, как и «Путешествия и приключения капитана Гаттераса». Цензор его императорского величества Николая Второго должен был запретить эти вредные сказки. Но у него по тем временам было много дела. Крамола лезла отовсюду, она была в самом воздухе военных лет и в пустых кастрюлях на большинстве плит великой Российской империи.

Прочитав эти сказки, я узнал, что короли по большей части глупы и бездарны, и прохвосты и негодяи могут ими помыкать и управлять. С тех пор я потерял всякое уважение к королям и думаю, что любой из моих приятелей по дворовому братству отлично бы справился с их обязанностями.

Сказки Андерсена научили меня без больших ошибок распознавать голых королей.

И вот все меньше в мире рождается наследственных королей, и род их в недалеком будущем без ущерба для человечества прекратится. Но как ни странно, голых королей нисколько не становится меньше. И старенькая сказка Андерсена живет и поживает.

Рождение музыки

Летит легкий редкий снежок.

По сторонам улицы почти в мой рост стоят снежные сугробы.

Мы идем с Феней в мой любимый Ботанический сад.

Только с главных дорожек сметен снег. Мы проходим по этим белым мягким дорожкам. Февральское солнце и февральский ветер сопровождают нас. Мы идем мимо голых деревьев. Они уже пригрелись на солнце. От стволов отодвигается снег. Снегу словно жарко у самого ствола, и он образует лунку.

Мы идем с Феней и смотрим на лунки, обещающие весну.

Мы идем через сад к родственнице Фени; ее двоюродная сестра ушла из деревни в город и работает в семье врача, который приходит к нам и лечит меня, когда я болен. Он живет вместе с дочерью, у нее тоже маленькая дочь. Фенина сестра Матрена, или, как все ее называют, Мотя, возится с маленькой девочкой. У Моти есть друг. Она получает от него письма и читает их Фене. Меня не очень занимают эти письма, но я люблю бывать в докторском доме.