Служили два товарища...

— Я побегу до Арсенала, — сказал Коля. — Может, солдату что нужно. А ты топай домой. И никому ничего! Понял? Ни слова!

— Ни слова! — сказал я.

Бежать было страшно. Перестрелка доносилась со стороны Арсенала. В Царском саду из темноты навстречу мне вышел патруль, два кадета с винтовками.

— Ты куда, мальчик? — спросил один ломающимся юношеским голосом и осветил меня электрическим фонарем. Моя бескозырка с золотой надписью «Грозный» и пальто промокли до нитки, в туфлях хлюпало.

— Домой.

— Вот попадешь под пулю, баранья голова, — будет мать плакать, — сказал другой. — Брысь домой, мелюзга!

Октябрьские зарницы

Мне отворил отец.

— Феня! — крикнул он с порога, неестественно и как-то театрально взмахнув руками. — Вернулся!

В столовой горела свеча. Стекла слегка позванивали от орудийной стрельбы. Феня сидела на диване и вытирала чайным полотенцем красные глаза.

— Где ты изволил шататься весь день, молодой человек? — закричал отец уже в столовой. — Есть предел всякому безобразию. Феня искала тебя под пулями, — это жестоко и бессердечно. — По лицу отца пошли красные пятна, бородка жалко задрожала.

— Папа, — сказал я, плача, — прости, пожалуйста, я, конечно, виноват. Мы с Колей оказались отрезанными от нашей улицы. Весь день нас почему-то продержали в чужом дворе. Когда стемнело, мы убежали…

— Чепуха какая-то! — сказал отец. — Мне очень стыдно и больно, что ты выдумываешь и говоришь неправду.

— Я не выдумываю. Поверь, папа, я не выдумываю. Я действительно не мог вернуться раньше.

— Робинзонады, робинзонады! Оставим этот разговор.

— Мы не играли в Робинзона, папа!

— Понятно, понятно! И все же мне стыдно, что ты путаешь что-то.

— Я ничего не путаю!

— Довольно, — сказала Феня, — хватит! Ребенок весь промок. А в кармане лушпайки от картохи.

— Что это за картошка? — спросил отец.

— Ну, Колина картошка, ну, печеная…

— Не понимаю нынешнюю молодежь. В такое время устраивать пикники. Какая-то печеная картошка. Глупость! Бред! Безумие! Согрей ему, Феня, чаю.

— Феня, ты запасла воды? — крикнул я. — В городе не будет воды.

Воды уже не было.

— Хотел бы я знать, почему тебе это известно, а нам нет, — сказал отец.

Что мог я ответить? Меня лихорадило, я выпил чаю с малиной и тихонько в темноте проскользнул в мою с Феней комнату. И так же как тогда, когда я был еще совсем маленьким и смотрел на проезжавших мимо нашего дома казаков, я взобрался на подоконник и выглянул на улицу. Все было черным-черно. Лил дождь. Трещали где-то, как елочные хлопушки, редкие выстрелы. И вдруг из-за самого края черноты полыхнула далекая зарница и вылезли на мгновенье крыши, каштаны; блеснул купол собора и погас. Тут же густо поплыл тяжелый звук среди вновь наступившей черноты, как корабль, если бы он умел плавать по воздуху. И вдруг этот корабль, этот звук, где-то далеко лопнул, рассыпался. Я приглядывался к зарницам и слушал орудийную стрельбу. И эти зарницы были отсветами борьбы, на которую я смотрел из окна и к которой случайно так близко прикоснулся. Моя постель, и постель за Фениным пологом, и едва заметный свет лампадки говорили, что ничего этого не могло быть — ни встречи в Арсенале, ни поездки на Слободку, ничего! И все же это было. Я лежал в постели и прислушивался сквозь сон, как пролетают редкие снаряды над городом.

Часов в двенадцать шальной снаряд угодил в стеклянный фонарь над лестницей нашего дома. В квартире все задрожало, струны пианино бархатно зарокотали. Что-то зазвенело, как чайные ложки в полоскательнице. Неведомая сила отворила двери, и ветер скользнул по всей квартире.

Отец без пиджака и в шлепанцах вбежал к нам с Феней и крикнул:

— Одевайтесь, побыстрее!

Я кое-как оделся. Феня сердилась, что не дают порядочным людям ни хвилинки покою.

Мы перешли во второй этаж, в квартиру юрисконсульта конторы страхового общества «Россия». Вся лестница была усыпана стеклом.

Юрисконсульт — толстый, румяный, с седым бобриком — всех встречал в передней, в халате, и как-то особенно улыбался и кланялся.

— Ваш сынок здоров? — спросил он отца.

— Да, он просто блудный сын…

Меня уложили в кабинете в двух глубоких мягких креслах. «Пусть ребенок спит». Мужская половина общества, чтобы скоротать время, села за преферанс при свечах. Игра долго не начиналась, все тревожно разговаривали.

— Ну что можно утверждать определенное? — гудел хозяин. — Вы читали «Боги жаждут» господина Франса? Мне попался оригинал, не знаю, есть ли перевод. Весьма проницательное сочинение о жестокости революционного режима. Даже господ художников, когда они становятся судьями, одолевает жестокость, а что же вы хотите от нашего времени и от наших одичавших за войну людей? Боги жаждут крови!

— Как вы выплачиваете страховку, когда половина России сгорела, а другая вот-вот сгорит? — спросил кто-то из гостей.

— Никак, — любезно пояснил хозяин. — В случае общественных бедствий страховка никогда не выплачивалась. Мы бездействуем, как и большинство управлений страны. Чиновникам нечего делать. На службе я читаю романы.