Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Несколько рассказов сборника «О нежности» Тэффи посвящает тому, что считает чистейшим проявлением бескорыстной любви – любви, связывающей человека и животное. Она обращает внимание на то, что никогда прежде люди не держали столько собак и кошек; ведь независимо от того, успешны вы или неудачливы, они неизменно встречают вас с искренней радостью [Тэффи 1997–2000, 4: 214] («Знамение времени»)[586]. Она приводит различные примеры любви, проявляемой животными, например рассказывает о кошке, которая до того любила свою хозяйку, что положила ей на колени свою самую большую драгоценность – дохлую мышь [Тэффи 1997–2000, 4: 264] («Без слов»)[587].

В эти трудные времена общество животного – «большого пушистого белого кота Миюза» – поддерживало и саму Тэффи: как следует из состоявшейся в 1937 году беседы с ней, в нем «хозяйка души не чает. Он важно расхаживает по всей квартире, спит часто на письменном столе, – подчас на рукописях своей хозяйки, – но особенно любит сидеть у Надежды Александровны на коленях, мягко мурлыча»[588]. Тэффи испытывала все возраставшую потребность в кошачьей любви из-за охлаждения в отношениях со своими лучшими двуногими друзьями.

10. Зигзаги в жизни и творчестве (1938–1939)

Летом 1938 года, после очередной болезни, Тэффи спросила Зайцевых, нельзя ли ей присоединиться к ним в Монте-Карло (где жили Наташа и ее муж), но, как она сообщила Буниной, Вера «зловеще промолчала»[589]. «Вот так друзья! Пригрели и обласкали больного и одинокого друга, – с горечью продолжала она. – Но я ведь пессимистка. Мне кажется, что так и должно быть». Вместо этого Тэффи поехала «в крошечный курортик недалеко от Vichy», а ко времени ее возвращения в Париж события в мире приняли опасный поворот. В начале сентября 1938 года, перед началом мюнхенских переговоров французов и британцев с немцами, Франция провела частичную мобилизацию, войска отправились на линию Мажино, а испуганные парижане толпами покидали город [Weber 1994: 176]. Тэффи писала о военных мероприятиях, но фокусировалась на «частной мобилизации», что соответствовало ее полному горечи взгляду на дружбу: «Вот, живет человек. Он уважаем в обществе, любим близкими, все у него на своем месте. Слева друзья, справа жена, семья, за спиной знакомые. <…> И вдруг налетел смерч. И мгновенно вокруг него пустота. Особенно за спиной и слева. Ни-ко-го!»[590]

Будущее внушало Тэффи беспокойство. Раньше люди представляли себе «мирный» конец, мрачно писала она, – «жизнь под мостом, смерть на больничной койке, нищета, голод, болезнь, одиночество», но теперь они не могли вообразить, какие формы примет их будущее. Впрочем, все понимали, «что они будут более жестоки, более грозны»[591]. Мюнхенский сговор действительно принес мирную передышку, но, как отмечала Тэффи в марте 1939 года, у людей «ушки на макушке. Одно ушко слушает по радио речи с востока, другое ушко – речи с юга»[592]. Впрочем, несмотря на тревогу, в русской общине торжеств было больше, чем когда бы то ни было (что напоминало лихорадочную веселость перед Первой мировой войной): «Разверните русскую парижскую газету. “Бал-маскарад. Веселье до утра”. “Концерт”. “Вечер, концертное отделение. Танцы до утра”». Тэффи отмечала, что театр теперь тоже вызывал больший интерес, хотя, «к сожалению, в эмиграции драматургов мало». Разумеется, она относилась к числу этих немногих и в данный момент работала над новой пьесой, постановку которой должен был осуществить Евреинов, а за костюмы для нее взялся популярный карикатурист МАД (М. А. Дризо, 1887–1953); музыку и стихи писала сама Тэффи[593].