Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

В Москве состоялось воссоединение Тэффи с ее дочерью Гулей (Еленой) – первое свидетельство их встречи со времен Гулиного детства. «Рампа и жизнь» сообщала, что мать и дочь вместе появились на майской премьере «Летучей мыши»: «В антрактах старые московские журналисты тщетно старались ее развеселить, а молодые – уделяли свое внимание одному из талантливых произведений писательницы – ее юной дочери Елене Бучинской»[304]. Статья сопровождалась фотографией с подписью: «Елена Бучинская (Создательница словопластики)». К тому времени Гуля завершила обучение в Варшаве и уже несколько лет выступала на сцене [Dabrowski 1973: 73] («Helena Buczyńska»). В сезон 1915–1916 годов она поступила в московский Польский театр, благодаря которому, по-видимому, у нее сложились связи с футуристами и она начала изучать пластику под руководством известной балерины и педагога Л. Н. Алексеевой[305]. В конце 1918 года Гуля выступала в московском кафе «Домино», танцуя под «томно-восточную декламацию» «изломанного, развинченного, но… красивого армянина Александра Кусикова» [Серпинская 2003: 220–221]. Позднее в какой-то момент Гуля уехала из Москвы, и приятель Тэффи писатель Сергей Горный (псевдоним А. А. Оцупа, 1882–1949) много лет спустя вспоминал, что «часто встречался в Харькове, занятом “белыми”, с Вашей Гулькой»[306]. Польская театральная энциклопедия подтверждает, что она выступала в харьковском кабаре футуристов. Затем она перебралась на юг, в Константинополь, где играла в русском кабаре, а к 1922 году воссоединилась с сестрой и отцом в Польше, в дальнейшем сделав блестящую карьеру в театре и кино.

Тэффи внесла свой вклад в московскую театральную жизнь опереттой «Екатерина II», либретто которой было написано совместно с Лоло на музыку Оффенбаха[307]. Она была поставлена в августе 1918 года и, как впоследствии писала Тэффи, имела большой успех и даже повлияла на развитие советского музыкального театра, поскольку раскрыла сатирический потенциал оперетты В. И. Немировичу-Данченко (1858–1943), соруководителю Московского Художественного театра и создателю ряда музыкальных театров [Тэффи 2004: 317] («Лоло»)[308]. Впрочем, учитывая политическую ситуацию, прежняя художественная жизнь Тэффи не могла продолжаться долго. С мрачным юмором описывая в «Воспоминаниях» последние месяцы жизни в России и полный опасностей путь на чужбину, она рассказывает о короткой поездке в Петроград (вероятно, в конце августа) и встрече со своим «молодым другом Леней Каннегиссером», который настоял на том, чтобы эта встреча произошла на «нейтральной почве» [Тэффи 1931а: 18]. Она восприняла его слова как «мальчишескую позу» и осознала в полной мере их абсолютную серьезность только 30 августа, после того как он убил М. С. Урицкого, руководителя Петроградской ЧК.

Когда Тэффи вернулась в Москву, люди там все еще носились, подхваченные социокультурным вихрем: «По черным ночным улицам, где прохожих душили и грабили, бегали мы слушать оперетку “Сильва”, или в обшарпанных кафе, набитых публикой в рваных, пахнущих мокрой псиной пальто слушали, как молодые поэты читали сами себя и друг друга, подвывая голодными голосами» [Тэффи 1931а: 12]. (Весьма вероятно, что одним из таких кафе было «Домино», в котором выступала Гуля.) Между тем признаки опасности были налицо. Многие – по причине активного неприятия большевиков либо попросту из-за классового происхождения – таинственно исчезли, «и трудно было дознаться, где он: в Киеве? Или там, откуда не вернется?» Другие «выплывали из тумана… кружились и гасли в тумане» [Тэффи 1931а: 12, 15]. Похоже, что к числу последних относился и Дмитрий Щербаков, муж Тэффи, поскольку она рассказывает ту же историю про ее украденный портрет, который затем был обнаружен в крестьянской избе среди икон, что и в воспоминаниях о Репине.

Учитывая тревожную обстановку, Тэффи решила, что ей лучше на некоторое время исчезнуть из Москвы, и такая возможность подвернулась в лице одесского «антрепренера», известного под псевдонимом Гуськин, поскольку его настоящая (еврейская) фамилия была «ужасно трудной» [Тэффи 1931а: 7]. Гуськин, чье одесское построение фраз и неправильное употребление слов обеспечивают комическую разрядку в этом мрачном повествовании о Гражданской войне, убеждает Тэффи отправиться с ним на литературные гастроли в Киев и Одессу. Он предупреждает, что в Москве скоро не будет хлеба, а на Украине «солнце светит, вы читаете рассказ-другой, берете деньги, покупаете масло, ветчину, вы себе сыты и сидите в кафе» [Тэффи 1931а: 7]. Все сомнения, которые вызывала у нее эта подозрительная личность, были рассеяны Аверченко, собравшимся на гастроли в Киев с «другим каким-то псевдонимом» [Тэффи 1931а: 8]. Две звезды «Сатирикона» и две актрисы, которые отправлялись в турне вместе с Аверченко, решили ехать вместе.