Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

В «Городок» вошел ряд наиболее известных юмористических рассказов Тэффи, но некоторые сочли, что сатира в нем излишне зла[432]. Должно быть, самой неприятной для Тэффи стала опубликованная в «Современных записках» рецензия Зайцева, тем более что она сама просила его о ней, со свойственной ей самоиронией заявляя: «Там найдете 2, 3 рассказа ничего себе (остальные конечно дрянь, но их замечать, вернее, отмечать не надо)». Однако предельно честный Зайцев не прошел мимо того, что показалось ему недостатками книги, в которой Тэффи «и вовсе не юмористка», поскольку она подмечает «преимущественно плохое, уродливое, ничтожное». В заключительной части рецензии говорилось, что «блестяще написанная» книга «полна неутолимой тоски»[433]. Тэффи обрела поддержку со стороны Н. Н. Берберовой (1901–1993), самой известной представительницы более молодого поколения писательниц, что стало неожиданностью, поскольку они никогда не были в хороших отношениях. Отвечая тем, кто нашел что книга «очень злая», Берберова вопрошала: «Не потому ли, что “Городок” просто верная книга?»[434] Она тоже считала, что рассказы Тэффи «уже не юмористические», но относилась к этому положительно: «Они порою так пронзительны (и вместе с тем так динамичны), что остаются в памяти надолго со всей их веселою горечью». Образцом негатива (или правдивости – ибо одно не исключает другого), содержащегося в этой книге, стал давший название всему сборнику «Городок» – самое знаменитое произведение Тэффи после «Ке фер?». Городок, о котором идет речь, то есть парижская русская община, отличается прежде всего однобокой природой своих заведений и, как следствие, ценностей: «…жителей в нём было тысяч сорок, одна церковь и непомерное количество трактиров» [Тэффи 1997–2000, 3: 146][435]. В занятиях обитателей городка тоже наблюдается перекос: молодежь в основном занималась «извозом – служила шофёрами», мужчины более зрелого возраста «содержали трактиры или служили в этих трактирах», а женщины «шили друг другу платья и делали шляпки». Кроме этих обычных человеческих категорий, городское население составляли «министры и генералы», которые в основном занимались «долгами и мемуарами». Еще одной чертой городка – даже в большей степени, чем в «Ке фер?», – является всеобщая враждебность его жителей, которые «так ненавидели друг друга, что нельзя было соединить двадцать человек, из которых десять не были бы врагами десяти остальных» [Тэффи 1997–2000, 3: 147][436]. Эгоизм и взаимная враждебность парижских русских стали темами ряда рассказов «Городка». В одном из немногих совершенно серьезных рассказов, «Майском жуке», показываются страшные последствия такой душевной черствости для контуженого участника войны Кости, инвалида без средств, вся семья которого погибла во время Гражданской войны. Его единственной надеждой остается некий Жуконокуло, бывший домашний репетитор, к которому по-доброму относилась мать Кости. Однако Жуконокуло (напоминающий Косте отвратительного майского жука – здесь обыгрывается первый слог странной фамилии репетитора) с негодованием отказывается брать на себя какие бы то ни было обязательства, и Костя убегает с горькой мыслью: «Нет, жук, ты обязан… мы тебя, жук, своей грудью прикрывали, отдавали жизнь… меня вот искалечили, контузили. Ты тогда, жук, лебезил передо мной, льстил мне и сочинял про меня стихи, что я – герой. А теперь тебе до меня дела нет» [Тэффи 1997–2000, 3: 198][437]. После этого Костя застрелился.

Тон большинства рассказов «Городка» более легкий, они посвящены борьбе за жизнь, которую ведут люди без корней. В «Разговоре», воспроизводящем диалог между живущим в Париже Николаем и поселившимся в Берлине Иваном, подчеркивается, что оба собеседника утрачивают родной язык. Когда Николай пытается убедить Ивана переехать в столицу Франции, последний интересуется: «А в каком бецирке[438] дешевле?» [Тэффи 1997–2000, 3: 173][439]. Разговор продолжается:

– Господи, да вы совсем по-русски говорить разучились.

Ну, кто же говорит «в бецирке»?!

– А как же по-русски?

– По-русски это называется арондисман [Тэффи 1997–2000, 3: 173][440].

В дальнейшей беседе они продолжают вставлять французские и немецкие слова и путаться в употреблении сложных русских лексических единиц до тех пор, пока не доводят себя до слез.