Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Тэффи прожила с Зайцевыми приблизительно четыре месяца, с декабря 1924 года до начала апреля 1925-го, когда она уехала в Ниццу. «Слава Богу, [Тэффи] здорова, – писала Зайцева Буниной 10 апреля. – Я с ней ужасно сжилась. Чудесная женщина» [Зайцев 1991: 359]. В то лето Зайцевы сдали свою квартиру в поднаем, а сами отправились навестить друзей в Провансе, и Тэффи сняла комнату в отеле «Эдуард VI» на площади Ля Ренн, напротив вокзала Монпарнас. Она сообщала Ляцкому, что вновь живет «европейской жизнью, т. е. с лифтом, телефоном, прислугой и пр. и пр.», и уговаривала его приехать в Париж: «…скорее, а то я еще уеду куда-нибудь – уж очень в Париже сейчас душно и жарко»[407]. Но она не упоминала о том, что собиралась уехать с другим мужчиной, Павлом Тикстоном.

14 июля Тэффи написала Зайцевым об их намечающейся поездке, а почти материнская нежность, с которой она упоминала о Тикстоне, свидетельствует о том, насколько они сблизились: «Бедный Павлик на диете. Ест только дыню да артишок. Стал тихий и уже совсем добрый т. ч. прямо хоть плачь!» Складывается впечатление, что она вступила в спокойные отношения с мужчиной, который, в отличие от ее первого мужа и Галича, не стремился к доминированию (возможно, потому, что был женат, хотя по обоюдному соглашению он и его жена жили каждый своей жизнью[408]). В некрологе, написанном Тэффи после смерти Тикстона в 1935 году, она подчеркнула другие его черты, которые, должно быть, привлекали ее: это бесконечная щедрость, доходившая до того, что во время Гражданской войны он давал чаевые тому, кто должен был стать его палачом, его «праздничная» натура и «нарядная душа» (столь отличные от ее собственных)[409]. Мягкость Тикстона удивительна для человека, который во многом сделал себя сам и которому из-за ранней смерти отца с очень юных лет пришлось зарабатывать на жизнь. Проработав несколько лет в банках, он устроился в Русско-бельгийское металлургическое общество и к 1898 году дослужился до поста его директора. В 1906 году он возглавил синдикат «Продамет», крупнейшую в России промышленную организацию, а после Октябрьской революции Ленин попросил его встать во главе Народного комиссариата торговли и промышленности России, но он отклонил данное предложение и вместо этого примкнул к Белому движению[410].

После поездки, совершенной с Тикстоном в июле – августе «по красивым местам», Тэффи вновь пришлось решать проблему жилья в Париже[411]. Жилищный кризис уничтожил всякую надежду снова обосноваться у Зайцевых, и ей оставалось только поселиться в той же гостинице напротив вокзала Монпарнас, хотя там было «неудобно, дорого». Однако для читателей Тэффи подчеркивала положительные моменты: «Я обожаю Париж. Мне приятно слышать, как он тут рядом со мной все время стучит, гудит, звенит, дышит»[412]. В многочисленных функциях, выполняемых ее единственным столом, воплощаются неудобства, связанные с проживанием в таком тесном пространстве, а предметы, которыми он завален, подтверждают двойственность образа Тэффи как серьезного писателя и легкомысленной женщины: «На нем чернильница, бумага, пудра, конверты, рабочий ящик, чашка с молоком, цветы, Библия, конфеты, рукописи, духи».

Осенью 1925 года Тэффи чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы принять участие в паре амбициозных художественных проектов. 8 октября она и ее старый коллега по «Сатирикону», талантливый поэт П. П. Потемкин (1886–1926), стали художественными соруководителями Театра «Дом актера», но после постановки нескольких спектаклей-миниатюр в конце того же года театр закрылся[413]. Иллюстрированный журнал «Перезвоны», печатавшийся в Риге и финансировавшийся шурином Тикстона Н. Н. Белоцветовым, оказался более удачным предприятием[414]. При энергичной поддержке Тэффи и Тикстона Зайцев возглавил литературно-художественный отдел журнала, выходившего с ноября 1925 по октябрь 1927 года. На его страницах публиковались многие известные писатели старшего поколения, в том числе Бунин, Бальмонт и Ремизов, а также Тэффи[415].

Тэффи вернулась и к активной светской жизни. В конце 1925 года они с Тикстоном вместе с Евреиновыми и другими перебрались в трущобы Латинского квартала. «Она [с Евреиновым] изощряла свою фантазию, рассказывая тут же сочиненные биографии окружавшей нас танцующей публики, апашей, сутенеров и прочей подозрительной публики»[416]. Она также была на балу, который Евреиновы дали в январе 1926 года, где, по имеющимся сведениям, как и прежде, кокетничала напропалую: «Она не пропускала ни одного танца, а ее танго с тогда еще красивым художником Вербовым вызывало недвусмысленные замечания и улыбки… Ведь всем ее близким был известен ее “романический характер”»[417].