Рассказ «Книга Июнь», давший название всему сборнику, действительно представляет собой исключение, поскольку в нем с наибольшей полнотой воплотилось экстатическое представление Тэффи о любви. В центре повествования – неправдоподобный треугольник: юная петербурженка Катя, приехавшая на лето в загородное имение тетки; ее туповатый кузен Гриша; и непривлекательная девушка-служанка Варвара, до безумия влюбленная в Гришу. Кульминация наступает однажды вечером, когда ревнивая Варвара врывается в комнату Кати и принимается щекотать ее, не в шутку, но с целью причинить боль, и Катя отчаянно призывает на помощь Гришу. Когда спаситель приходит, она истерически обнимает его, он в ответ целует ее, и «странное тепло Гришиных губ» пробуждает в Кате доселе неведомые чувства [Тэффи 1997–2000, 4: 19][490]
. После его ухода Катя взывает к Богу, хочет исповедаться, но не может найти подходящие слова. В эту роскошную белую ночь она обращается к природе, где во всем царит гармония, отсутствующая в ее душе: «Все “они” что-то знали. Это маленькое человеческое существо только думало» [Тэффи 1997–2000, 4: 21]. Катя вспоминает слова, сказанные игуменом ближнего монастыря: «Июнь… книга тайн несказанных» – и только после этого находит слова, нужные для обращения к Богу: «Господи… Имя Твое да святится… И да будет воля Твоя…» [Тэффи 1997–2000, 4: 21].Однако то, что Катя покоряется воле Божьей и тайнам природы, не означает, что она будет счастлива, ибо переживаемый ею экстаз не отрицает ее более раннего суждения о том, что Гриша – дурак. Прочитанное ею ранее стихотворение поэта XIX века А. К. Толстого (1817–1875) выражает мысль Тэффи о том, что человек никогда не видит в истинном свете того, кого любит:
В «Книге Июнь» мотив слепоты любви возникает постоянно. Это относится даже к рассказу «Жена», одному из немногих произведений Тэффи, где сочувственно и тонко изображаются отношения супругов. Маня, жена талантливого композитора Алексея, является образцом жертвенной любви, но болезненная ирония заключается в том, что из-за ее преданности ситуация часто ухудшается, а ее даваемые из лучших побуждений советы – например, играть ноктюрн громче и добавить колокола – показывают, до какой степени она не разбирается в творчестве мужа. И хотя жену и мужа связывают искренняя любовь и сочувствие друг другу, творческие потребности Алексея и житейские заботы Мани вступают в острое противоречие, и в конце концов накопившиеся обиды Мани выплескиваются наружу: «Разве я женщина? <…> Не за себя мучаюсь – за теб-бя-а! Ведь брошу тебя – на чердаке сдохнешь! Уй-ди-и!» [Тэффи 1997–2000, 4: 65][492]
. Алексей уходит, и «вечер ясный и радостный» контрастирует с удушающей атмосферой его квартиры. «Пламенно-золотой» закат наполняет его душу «несказанно блаженным созвучием», и он, вспоминая Манино предостережение о том, что он «на чердаке сдохнет», думает: «Бедная ты моя, милая… Так ли уж это плохо?» [Тэффи 1997–2000, 4: 66].Рассуждая о боли и разочарованиях человеческой любви в эссе «О единстве любви», Тэффи приводит пример царицы Дзохары, занимающейся любовью с мертвым телом: «А разве не хуже тихого трупа те живые объекты, наглые, грубые и глупые, которые оскорбляют любовь…» В «Тихом спутнике» Тэффи заходит еще дальше, наделяя в высшей степени ничтожный предмет – огрызок сургуча – драгоценными человеческими качествами – преданностью и верностью. Рассказчица прослеживает путь, который они с ее «маленьким другом» прошли за последнее десятилетие, и по ходу намечает маршрут, проделанный ею за этот период: из Петрограда в Москву, затем в Киев, Одессу, Новороссийск и, наконец, на чужбину [Тэффи 1997–2000, 4: 88][493]
. Когда в Берлине рассказчица попадает в больницу и квартирная хозяйка приносит ей «маленький огрызок», она усматривает в нем добродетели, слишком часто отсутствующие у людей: «человеческую печаль, заботу, и ласку, и страх за меня, и преданность» [Тэффи 1997–2000, 4: 91]. Но в конце концов исчезает и он.Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное